Ахэнне - Принцип подобия

— …Привести приговор в исполнение. Немедленно.

*

"Немедленно".

Целест схватил открытым ртом воздух, наблюдая, как открываются двери.

"Вербена. Пожалуйста… я знаю, после Печати не выживают, это изощренная пытка и казнь; все, чего я хочу — проститься".

Краем глаза замечал еще, как вскочила и пыталась выкрикивать "не надо, остановитесь" Элоиза, ее силой усадили на место прихвостни Кассиуса — "будьте-вы-оба-прокляты"; перешептывались в "зрительном зале" экс-соратники; кто-то прятал взгляд, а кто-то с голодным гиеньим выражением лица пялился на Целеста — ну же, когда начнется.

У входа стражи отомкнули алебарды. Целест замер, слыша гулкий пульс в ушах, громче грохота жестяного ведра по ступеням — да-нет, нет-да. И озадаченно присвистнул, когда первыми у входа появились Главы Магнитов.

Рони, сложивший руки в молитвенном жесте — казалось, он вовсе отключился от реальности, и сбоем в дешифраторской программе повторял только — "все будет хорошо", — вскинул бесцветные ресницы и въерошил отросшую белесую челку.

Но Целест не спросил — "почему они?" Винсент держал за руку Вербену. Декстра вышагивала рядом на манер конвоира.

— Что вы… Почему…

— Иди, — Винсент подтолкнул Вербену, и та сорвалась с места. Вблизи Целест рассмотрел, что волосы ее потускнели, а и без того тонкая фигура сделалась полупрозрачной; болезненно и хрупко выпирали кости, смуглая кожа посерела и губы потрескались. Вербена напоминала оживленного мертвеца, правда, у зомби не бывает заплаканных глаз.

— Целест, — она обняла его за шею. — Прости… это все я… Я виновата…

А он не мог ни ответить, ни обнять в ответ. Только зарылся носом в волосы, потом поцеловал мочку уха, обтянутую кожей скулу и уголок обветренного рта. Вербена плакала, но беззвучно и бесслезно.

— Что они с тобой делали?

— Ничего, Целест. Но с *тобой*… - она прижалась теснее. — Я слышала, там, за дверью. Меня не пускали раньше, потому что… не знаю, почему. Сказали — можно проститься, а еще…

Голос сорвался на гортанный всхлип.

— Прости. Все из-за меня. Если бы я не поехала тогда с Тао… он обещал, что привезет к тебе, а вместо…

"Вот оно что. Обманули нас обоих", — но теперь это не имело значения. Целесту хотелось обвить и успокаивать Вербену, а оставалось лишь по-собачьи лизать сухую горячую кожу — горько-соленую на щеках.

— Все будет хорошо, — повторил он вслед за Рони, подумав об эстафете. Ложь — от одного к другому, ложь во зло и ложь во благо. — Печать — это… ну, не казнь насмерть ведь. Ну попортят физиономию, ерунда…

Лучше б молчал. Вербена вцепилась крепче, ее била крупная дрожь.

— Ну все, хватит, — Декстра рванула девушку.

— Не трогайте его! Или… меня! Меня тоже казните! Я виновата!

Декстра скривилась. Оттащила Вербену, не замечая истерики, швырнула Винсенту.

— Уведи ее.

— Нет! Я имею право остаться… я слышала. Владыка, — Глава мистиков не успел остановить ее, Вербена преодолела расстояние до Кассиуса двумя скачками, алебарда одного из стражей оцарапала локоть, но не задержала ее. В конце концов, она была танцовщицей, быстрой и грациозной. — Умоляю вас… позволить мне остаться.

— Будет кровь и крики. Я даже мистикам рекомендую покинуть зал, — вместо Кассиуса — тот был занят с Элоизой, которая по-прежнему протестовала, ответил Винсент.

— Пусть, — Вербена закусила нижнюю губу. — Я остаюсь.

Кассиус вяло отмахнулся — пускай.

— Тогда… — Винсент грузно развернулся всем телом, и по его неозвученной команде повсюду вымирали, будто скованные морозом, пересуды и выкрики; Элоиза опустилась на место, точно сломалась пополам, закрыла ладонями лицо. По запястьям черными потеками ползла размазанная косметика. А Вербена сжала кулаки и неотрывно уставилась вперед — туда, где сидел Целест и прикованный к нему Рони и стояла Декстра. — С дозволения Владыки… Начнем.

У Рони оставалось секунд пять.

Хорошо, что он уже "коннектился", хорошо, что Целест не сопротивлялся — в отличие от большинства людей и Магнитов, и все-таки у каждого — защита от полного слияния, рефлекс на уровне подкорки, подобный зрачковому или мышечному.

У Рони — секунда или две.

Потом — поздно; Целест не выдержит Печати один.

Но вдвоем можно… попробовать.

"Печать — не смертный приговор", и он нырнул в чужое сознание. Оттолкнуло — будто на батуте; Рони почему-то явился образ пружинистого желе.

"Все-будет-хорошо", — пока Целест следил завороженно за Декстрой — губы в ниточку, слились с лицом, пламя волос почти погасло, заголив покрытый шрамами бритый череп; из рук вырастают лезвия — откуда-то вынырнул страж и предложил казенный нож с витой рукоятью, похожей на рог, но Декстра и не взглянула на заточенную сталь.

— Прости, — сказала она тихо. — Так надо.

Целест сглотнул. Зажмурился.

Рони рванулся снова — наслаивая собственное сознание на целестово; мы-одно-целое, напарники — Магниты ближе любовников в минуту соития, связаны крепче сиамских близнецов. Вместе — навсегда.

Боль — тоже. И если смерть… нет, смерти не бывать.

Рони — тело Рони — сползло безвольным мешком с пуговичными глазами. Оно ему не понадобится, по крайней мере, ближайшие минут двадцать.

В расширившихся зрачках Целеста мелькнуло лезвие — и почти брезгливая гримаса Декстры, словно она ненавидела — преступника или то, что ей нужно было сделать?

"Какая… разница".

От первого надреза — там, где лоб с холодной испариной переходил в рыжие волосы, — Целест только вздрогнул. Не больно. Одержимые похлеще отделывали, да-а.

— Черт. Твои гребаные патлы, — ругнулась Декстра.

Она зажала его мускулистыми ногами, на манер кожевника, свежующего тушу. Запрокинула голову Целеста, плюнула на руку и пригладила его волосы — чтобы не мешали. Проступившей кровью "закрепила" их.

А потом действовала быстро.

Подцепила уже надрезанную кожу, и потянула на себя, подрезая попутно нервы и тонкие лицевые мышцы. Словно стягивала кровавую маску.

"Мое лицо", думал Целест, наблюдая, как отходит фрагмент за фрагментом эпидермис, мышечная и нервная ткань, тянется за ножом двухцветной бело-красной кляксой. — "Она вырезает мое лицо. Что она мне оставит?"

Боль вызрела и разорвалась где-то под горлом, но кричать он не мог. Только приоткрыть рот и дышать прерывисто, словно умирающая лошадь. В рот затекала соленая липкая влага, покрывала пленкой язык и мешала дышать тоже.

"Я умираю", думал Целест, когда Декстра соскоблила кожу и мясо — почти до черепа, от лба до уха.

"Я умираю", он цеплялся ногтями за скамейку. Вместе с болью горько подкатывала к горлу тошнота, и тут же откатывало обратно — к полутьме, к забытью. Он почувствовал, как потеплело и намокло в паху — то ли натекла кровь, то ли обмочился. Он потерял сознание где-то, когда Декстра подцепила кромкой лезвия вехнее и нижнее веко, и выдрала их, оставив глазное яблоко белесо и обморочно таращиться в потолок.