Гала Рихтер - Мальчик, который умел летать

Серый вокзал с немытыми окнами, вечно орущим репродуктором и холодным залом помню. Пробовал там сидеть, выгнали через неделю.

— А что такое планетарий? — спрашиваю я. Я вправду не знаю. Ну, понимаю, конечно, что что-то с планетами связанное.

Тимур не смеется.

— Это место, в котором можно звезды увидеть, и планеты тоже. На музей похоже немного. Папа рассказывал, что раньше за городом был настоящий планетарий, с телескопом, но его закрыли давным-давно. Там еще фильм показывали про туманности и кометы, а отец торопился на работу и мы раньше уехали…

Голос начинает срываться. Тимур вдруг делает глубокий вдох и отворачивается.

Я — кретин. Совсем забыл, что после смерти его родителей только месяц прошел. Он же смеется все время, прикалывается, болтает, дурака валяет. А что там внутри у него творится, никто не знает.

Наверное, надо сказать что-то. Только я не умею.

— Расскажи еще про звезды, — прошу я вместо этого. Он шумно выдыхает.

— Было бы о чем рассказывать, нашел специалиста, тоже мне! Леку спроси, он лучше знает.

Мотаю головой. Ничего я спрашивать не буду. Даже в темноте видно как Тимур кривит губы в усмешке.

Молчим минут пять. Смотрим на звезды. Мне тишина не мешает. Когда все время один, привыкаешь к тому, что в твои мысли никто не лезет. Раньше я с Валеркой только разговаривал. Здесь приходится со всеми.

А Тимур и часа не может без трепа. Сидит сейчас, вроде в небо смотрит, но я замечаю его взгляды в мою сторону.

— Кир, а ты почему на улице оказался? Из-за ног? — вдруг спрашивает он.

Меня словно по голове бьют тяжелым чем-то. Я не люблю про это вспоминать.

Очень хочется сказать что-нибудь злое. Я прикусываю губу, сдерживаюсь. В Замке считают, что Тимур — мой друг. На друзей наезжать не принято.

— Из-за этого тоже. — В горле почему-то становится сухо. Делаю глоток остывающего чая и со стуком ставлю фляжку на скамью.

Тимур все понимает правильно:

— Дело твое, — говорит он, — Не хочешь рассказывать, не надо.

Снова молчим. Вдруг он показывает куда-то наверх рукой:

— Смотри, падающая звезда! Загадывай быстрее желание!

Я поднимаю голову, но не успеваю. Интересно, что Тимур загадал?

А что бы я загадал, если б успел? Раньше все бы отдал за то, чтобы ходить. А теперь уже не надо. Дом? Родных? Не знаю. Друзей, может?

— Блин, пока тебе говорил, сам прошляпил, — огорчается Тимур, словно угадав мои мысли. И ругает себя, — Вот балда!

Невольно улыбаюсь. Тихо признаюсь:

— Я тоже не успел.

— Да уж, мы с тобой — двое растяп! — весело говорит Тимур.

Мы смеемся, громко, от души. А через минуту он уже рассказывает о звездах. Мы сидим, привалившись спина к спине, и смотрим в ночное небо.

Наверное, ребята правы, и Тимур — мой друг.

У меня не было друзей раньше. Откуда ж мне знать, какие они.

Ночью мне снится город, переходы метро и дом на Кирова. И ребята. Испуганные лица. Зуля, Таня и Рустик стоят, окружив лежащих на полу Деньку и Валеру. У Валерки кровь по всему лицу. Он пытается встряхнуть ее рукой, но только размазывает по щекам и лбу. А Денька вообще не двигается.

Я просыпаюсь в холодном поту. У меня уже были сны, которые оказывались реальностью. А этот сон такой настоящий, что хочется кричать.

Здесь, в Замке, хорошо. Здесь кормят, есть где спать. Здесь я могу ходить и летать. А там у меня нет ни жилья, ни надежды на будущее. Я даже не знаю, смогу ли я там ходить, или это всего лишь влияние Замка-Средь-Миров.

Заснуть я не могу. Думаю о тех, кто там. О ребятах. О Леське-скрипачке. О нашем мире.

Сажусь на подоконник и долго смотрю на медленно светлеющее небо.

На занятиях у Фионы то и дело начинаю клевать носом. Ночь почти без сна сказывается. Тимур вообще спит, откинувшись на спинку кресла. Фиона пыталась его разбудить, но потом рукой махнула. Сегодня вообще все какие-то "вареные".

Я слушаю ее рассказ внимательно. Чем-то он меня зацепил.

— Фактически имеющие дар летать рано или поздно начинают проявлять способности другого рода. Видеть подлинное лицо человека, к примеру, или лечить, или любым другим образом менять мир вокруг себя. Из тех, кто умеет летать, выходят великие музыканты, художники, политики, воины. Некоторые становятся учителям, — говорит она, и все улыбаются, — Можете мне поверить, это тоже нелегкий труд.

Я верю. Мало кто из взрослых может быть хорошим учителем. Они все время забывают, что ученики делают что-то в первый раз.

Занятие заканчивается. Я толкаю Тимура. Он отрывает голову от ручки кресла.

— Что? М-м-м?

— Доброго утра, Тим, — ехидничает проходящая мимо Лей, — Хорошо ли спалось тебе, сладкие ли сны видел?

Он протирает глаза кулаком, широко зевает:

— Утренний сон — самый сладкий, — отзывается он, — Ты, Лейка, разве не знала?

— Да уж, по тебе сегодня заметно.

Пока они препираются, я выхожу из кабинета. Фиона быстро идет по коридору в сторону столовой. Я зову ее по имени.

— Что, Кир? Что-то случилось?

Взгляд у нее тревожный. Мотаю головой.

— Ничего. Я хотел спросить… — замолкаю, не знаю как сказать, но потом говорю как есть, — Когда мне можно будет вернуться в свой мир?

Фиона серьезно на меня смотрит.

— Пойдем в комнату, поговорим.

В ее комнате я уже как-то был. Она совсем небольшая, уютная, с занавесками на окнах и картинами. Комната девушки.

— Садись, — говорит она, указывая подбородком на кресло. Сама садится в соседнее, — Объясняй.

Объяснять я не умею. Фиона кривится.

— Тебе зачем туда?

Пожимаю плечами:

— Всё равно же возвращаться.

— Когда ты станешь взрослее и сильней! — вдруг кричит она, совсем как Леку. Что они на меня орут-то все время? — Когда тебе можно будет доверить решать судьбы людей! Когда ты возьмешь на себя ответственность за свой мир! Когда ты пройдешь испытание! Вот тогда — ты можешь вернуться.

Я не хочу никакую ответственность ни за кого. Мне здесь хорошо. Но там остались ребята, которых я считаю семьей. Во сне Валерке было очень плохо. А я своим снам верю. Начал верить, когда Замок увидел в первый раз.

Я поднимаюсь с кресла.

— Устраивайте это ваше испытание! Я готов.

— Кир, ты дебил!

Тимур догоняет меня на лестнице, ведущей к башне полетов.

— Идиот, кретин, долб…б! Что ты делаешь, а? Убиться хочешь? Черт, почему каждый раз одно и то же?

Останавливаюсь. Глаза у него сумасшедшие, как тогда, в участке. Он хватает меня за воротник свитера:

— Кир, твою мать, какого х. я?!

Лицо у него белое и очень злое.

— Отпусти, — прошу я. Не хочу с ним ссориться. Ни с кем не хочу, — Пожалуйста.

Он медленно отцепляется от свитера, садится на ступеньку. Я опускаюсь рядом.

— Они сказали, что чтобы вернуться домой, надо пройти испытание, — бормочу я.