Садовница

— Ох, Себастьян… Ну сколько раз повторять тебе, что ты и так очень, очень талантлив — нужно только немного постараться и не строить всякие дурацкие заборы посреди улицы…

Он обогнул Эрле и продолжил тяжело скользить по середине реки. Чуть помедлив, девушка последовала за ним, но обгонять его больше не пыталась.

— Да кому они нужны — стихи мои? — с досадой бросил он, не оборачиваясь.

— Людям, — тихо ответила из-за его плеча Эрле.

— Каким? Вот этим, что ли? — он кивнул на парочку: юноша полуобнимает девушку, склонился к уху, что-то говорит, она несмело улыбается — а на коньках стоит еще нетвердо, верно, только-только учится кататься… кивок вышел злой и дерганый. — Или вот этому? — мальчишка на салазках мчится с горки — быстрота, снег из-под полозьев — не успел свернуть — вынесло на лед, закрутило, завертело, плюхнулся на живот… — Ни черта им не нужно, — подвел итог Себастьян усталым голосом и прибавил скорость; Эрле по-прежнему держалась позади. — Только пожрать посытнее, выпить побольше да поспать подольше…

— А — творить? — спросила девушка еще тише. Он остановился, развернулся, оказавшись с ней лицом к лицу, засмеялся зло, полыхнув темно-синими глазами:

— Творить… Ой, насмешила… Людям, этим тупым бездушным тварям — творить?! Да они же не умеют, понимаешь — не у-ме-ют! — он почти сорвался на крик, кашлянул, добавил уже спокойней: — Не умеют. Нет у них такой способности…

Эрле посмотрела на него, нахмурилась недоуменно — и вдруг рассмеялась звонко и весело, запрокинув назад голову, почти до слез на глазах — остановило только то, что на морозе они неминуемо застыли бы… Отсмеявшись, вытащила из муфты руку, обмахнула глаза.

— Талантов нет, говоришь? Ну-ну, — непонятно к чему протянула она, снова улыбнулась — и сорвалась с места, насмешливо бросив через плечо:

— Ну же, не отставай! Пока ты будешь тут стоять и рассуждать о низменности человеческой натуры, тебя обгонят даже те, кто раньше был позади!

Некоторое время они катили по льду молча: Эрле — впереди, Себастьян — за ней. Потом он тихо спросил:

— Я сказал что-то не то?

— Давай не будем об этом, а? — вздохнула девушка. — Смотри лучше, какой день хороший: солнце, снежок, безветрие, можно дышать полной грудью… И еще посмотри, сколько хорошего у тебя есть — талант, молодость, и столько дней впереди, и много-много непройденных дорог — а сколько стихов, которые еще надо написать! — и глаза, чтобы видеть красоту этого мира, и… — Эрле осеклась, заметив, что он смотрит на нее как-то странно, очень пристально и вдумчиво, машинально пощипывая себя левой рукой за запястье правой. Потом он улыбнулся — это вышло у него нежно и немного печально:

— А еще у меня есть моя муза… Моя собственная личная муза… Так ведь, Эрле?

— Да нет же, — откликнулась девушка живо. — Ну сам посуди — какой из меня источник вдохновения? Я же не даю тебе ничего нового, ты пишешь потому, что ты — это ты, ведь я уйду, а ты — останешься…

— Ты — уйдешь? К кому? — он подкатил сбоку, взглянул в лицо пристально и невидяще. Эрле не ответила, только с силой толкнулась коньками и стремительной стрелой улетела вперед. Себастьян заскользил за ней — с тем же успехом можно было попытаться догнать молнию.

— Эрле, я… — выдохнул он с трудом, пытаясь беречь дыхание. Она чуть мотнула головой — даже не обернулась, целеустремленно глядя вперед.

— Эрле… — он начал отставать. К его удивлению, она тоже немного притормозила.

— А хочешь, я отведу тебя в сказку? — он догнал ее, тронул за руку — быстро, заискивающе. — Там подо льдом — зеленый русалочий дворец, и русалки, одетые в серебристый рыбий мех, играют друг с другом в солнечные зайчики, а зеркала у них… — Себастьян не закончил, остро осознав, что опять говорит не то. Эрле мягко покачала головой:

— Ты опять забыл. Я вряд ли сумею их увидеть.

— Ничего, я покажу! — он говорил горячо, стиснул на мгновение зубы, опять понимая: не то. — Ты увидишь, ты должна, ты — не они, у тебя получится!..

Эрле непроницаемо повернула к нему голову — впервые он не мог понять по ее лицу, что она чувствует.

— Спасибо, что-то не хочется. Я уж лучше домой. — Она свернула в сторону, проскользнула между двумя хохочущими девчонками, влилась в очередную группу людей — исчезла, растворилась, сбежала…

Он остался один. Стоял до тех пор, пока кто-то его не толкнул. Себастьян еле слышно извинился — его не услышали, впрочем, это было и неважно, — развернулся и медленно, с усилием, глубоко впиваясь коньками в беззащитный лед, покатил за своей тенью — туда, где водились русалки. Один.

Больше Эрле его не видела. Через три дня, когда она снова отправилась на речку покататься на коньках — обидно… любимая забава словно потускнела, утратила часть привлекательности… — ей встретилась Мария. Словно невзначай Эрле спросила у нее, как там Себастьян. Девочка посмотрела на нее недоверчиво и угрюмо пробормотала, что он еще третьего дня сбежал из дома — и, судя по оставленной им короткой записке, возвращаться не собирается, потому что твердо решил добраться до моря, устроиться матросом на какой-нибудь корабль и навсегда уплыть в дальние неведомые края. Эрле скептически хмыкнула, выразив тем самым обуревающие ее глубокие сомнения в разумности сей затеи; Мария не сказала ничего, и на том они разошлись.

Эрле дожидалась оттепели, чтобы покинуть Ранницу. Никому о своем намерении она пока что не сообщала, да в общем-то, и сообщать было особо некому: ни Марка, ни Анны, ни Стефана, а теперь вот еще и Себастьяна не стало… Впрочем, о последнем она, признаться, не слишком сожалела — но не тревожиться остатками души за судьбу юноши не могла. А еще было жалко его родных. Собственно говоря, это ведь она была виновата, что все получилось так плохо, но на то, чтобы почувствовать себя таковой, у нее уже не было сил.

С горя начала писать стихи. Не понравилось: они выходили неживые и слишком тяжеловесные. Сама себе удивилась, обнаружив, что успела уже написать довольно много; уничтожать не стала — спрятала, не собираясь кому-либо их показывать.

…А оттепель никак не приходила.

Она спускалась вниз по лестнице. Медленно, очень медленно, склонив голову набок, словно вслушиваясь в каждый скрип ступенек. Рукой вела по перилам — до тех пор, пока не осознала, что пытается царапать ногтями полированную поверхность. Отняла руку, зачем-то оглянулась, вороватым движением спрятала руку за спину. Ступила на последнюю ступеньку — и поняла, что забыла, зачем спускалась. Подняться наверх, может, вспомню?

Вместо этого — села на предпоследнюю ступеньку, пачкая юбку, потом — медленно обняла руками колени, положила на них голову. Глаза оказались рядом со столбиком перил — так близко, что едва было можно рассмотреть прожилки в темном дереве. Не удержалась, потянулась к столбику, коснулась его пальцем, сильно надавила, начала путешествие — сверху вниз, от выточенного кольца по гладкому изгибу до самой ступеньки, потом снизу вверх — и так до тех пор, пока пальцу не стало горячо и больно. Обхватила столбик ладонью, распрямила ноги, привалилась к перилам плечом и головой. Закрыла глаза. Мыслей не было. Было хорошо и немножко спокойно. Тела своего она уже не чувствовала, и это оказалось приятней всего. Воздух тек сквозь голову быстро и невесомо, и девушка становилась легкой и прозрачной, медленно пульсировала, то распухая, то сжимаясь до одной точки. А потом ее не осталось совсем.