Садовница

Эрле мельком взглянула на него — все те же черные штаны, только без куртки, тонкая полотняная рубаха с расстегнутым воротом, только лицо стало еще резче и немного бледнее — подумала про себя, что хозяин, наверное, сейчас теряется в догадках, что эта хорошенькая молодая женщина могла найти в его немолодом уже постояльце, чтобы являться к нему в такой час, забыв всяческие приличия. Шагнула в комнату, окинув взглядом убогонькую обстановку. Голый скобленый пол, налево — колченогая кровать, стыдливо застеленная толстой серой тканью, и табурет с отколотой от сиденья длинной щепой, направо — тощий астеничный шкаф ростом чуть пониже Эрле, с перекошенной и ободранной единственной дверцей… Заставенное окно без занавесок, низкий потолок, на табурете — тусклый огарок в чашечке-подсвечнике — с длинной ручкой, покрытый зеленоватым налетом, закапанный свечными пятнами…

— Извини… Я, наверное, не дала тебе лечь, — покаянно пробормотала Эрле, оборачиваясь к временному хозяину этой комнаты. Тот широко улыбнулся:

— Да я, собственно, уже встал. Собираюсь выйти в дорогу с рассветом — в Раннице мне больше делать нечего… Насколько я понимаю, что-то случилось?

Эрле опустила взгляд. Оказалось, что с ее плаща на пол уже благополучно натекла целая лужа. Расстегнула пряжку на горле, прошлась взглядом по комнате — куда повесить-то?

— На шкаф, — подсказал Рудольф из-за плеча, она благодарно кивнула ему, коротко всхлипнула дверцей шкафа и повесила на нее плащ за капюшон — сушиться. Волосы откинула назад — на этот раз вроде бы не так промокли, больше запутались — выдвинула табурет на середину комнаты, повернула так, чтобы сесть на целую часть, взяла в руки свечу — огляделась, куда бы ее переставить — не нашла и, наконец, села на табурет, поставив подсвечник себе на колено и придерживая его за ручку. Долго изучала ткань юбки — синяя ближе к талии, черная от влаги у подола; во влажной одежде было не очень-то уютно и довольно зябко, но Эрле уже ничего этого не чувствовала — а дождь за окнами все еще шумел, но не так уже сильно: ярость выдохлась, остались одни только слезы — потом подняла взгляд на Рудольфа, спросила остро и негромко:

— Твое предложение попытаться замедлить рост моего таланта все еще в силе?

Торговец посмотрел на нее удивленно, сел на кровать, нагнулся вперед, сцепив руки между одетых черной тканью колен:

— Та-а-ак… А что же стряслось, позволь спросить? Если мне не изменяет память, еще две седьмицы назад ты была свято уверена, что приносишь людям одно только благо…

— Неважно, — отвечала Эрле уклончиво и снова взглянула ему прямо в глаза:

— Можешь попробовать сделать одну вещь? Не просто приостановить рост моего таланта, а — вообще прекратить? Или даже выдернуть его с корнем, чтобы я больше ничего не делала с другими?

Рудольф перестал улыбаться.

— Ты понимаешь, что если я попробую и у меня получится, то ты останешься без таланта? — спросил он медленно и раздельно. Эрле передернуло — огарок дрогнул на колене, качнув тенями по неровным обшарпанным стенам — точно черный дракон махнул крыльями.

— Да, — тяжело промолвила она.

— Я так и думал, — вздохнул сам себе Рудольф и пожал плечами. Коротко пояснил, специально для Эрле: — Просто хотел удостовериться.

Вместо ответа молодая женщина показала ему руку — ту, на которой раньше было кольцо. Торговец нахмурился, потом вгляделся еще раз и коротко присвистнул.

— Но учти: за результат я не отвечаю! — Это уже явно было сказано на всякий случай. Она хохотнула, вспомнив свой давний разговор с Карлом.

— Если не получится сейчас, — сообщила она недоумевающему хозяину, — я готова странствовать вместе с тобой сколько понадобится. Не волнуйся, в тягость я тебе не буду, — добавила она со странной нервной усмешкой, — кое-что полезное я все-таки умею. — О том, что Рудольф может вообще оказаться не в силах ей помочь, она умолчала.

— Ну хорошо, — он взглянул на нее, в очередной раз пожал плечами и наконец решился: — Давай сюда руку.

Она протянула ему левую ладонь — тыльной стороной вверх. Он взял ее, развернул, другой рукой убрал подсвечник с ее колена — Эрле выпустила его без особой охоты — поставил на пол. А потом медленно коснулся пальцами середины ее ладони…

…сад. Она стоит в саду. Мягкая трава под ногами, с капельками искристой росы на зеленых стебельках. Залито солнцем — сокровищница на траве. Потом появляются деревья. Высокие деревья тянутся вверх, заслоняют небо, сомкнутые кроны — только расплывчатые пятна света на земле… Стволы тянутся, растут все выше и выше, ветви изгибаются, касаются друг друга, пытаясь заплести небо, и все меньше и меньше солнечных бликов остается на траве, все темнее и душнее становится в саду… А листья увеличиваются, их становится все больше — сочные, ярко-изумрудного оттенка, с мелко-резным краем, очень плотные, с белесоватой изнанкой и тонкими кривоватыми прожилками… Листьев все больше, они перешептываются и напевают на разные голоса — пока еще совсем тихо, и она растерянно подумала, что здесь начнется, когда поднимется ветер.

Солнца в саду уже давно нет, подступила и наполнила темнота, как чашу ночным вином, — ни теней, ни луны, просто тьма — но почему-то Эрле все еще видит эти деревья, не может перестать их видеть — и все еще слышит их голоса…

А потом началась гроза. Эрле стояла — маленькая и потерянная фигурка посреди огромного сада, а ветвистые, похожие на бледные тонкие деревца молнии проходили сквозь оплетающие небо кроны, а бледные молнии били в землю в нескольких шагах от нее — словно вырастали, загорались и тут же гасли новые невиданные деревья… а в очистившемся темном небе, похожем на синее зеркало — лицо, тонкое, бородатое, бесконечно доброе — лицо на фоне неба, небо просвечивает сквозь него, и кажется, что оно всегда там было и всегда будет…

Она бросается бежать — отчаянно, белое платье чуть выше колен липнет к ногам, прижимая руки к сердцу, длинные волосы летят за ней, разнесенные ветром на тонкие пряди — это не может длиться вечно, я не смогу так долго… Молнии бьют в землю все ближе и ближе, слева и справа деревья — горящими факелами, корчатся в огне черные ветки — как руки, жухнут и плавятся листья… Крик боли — обрывается на жуткой, высокой, пронзительной ноте — она бежит между пылающими деревьями — две шерегни колонн, как языческий храм — кашляя от дыма, прикрывая лицо рукой, и белое платье ее не чернеет от дыма и копоти… А на небе кто-то смеется, кто-то хохочет, надрывается — визгливо, заливисто, как лай…

Мягкая темная трава под ногами. Звездочки прохладных светлячков. Сзади — деревья. Их руки над головой переплелись в пожатии — успокаивают, ободряют…