Анастасия Вихарева - Кому в раю жить хорошо...

— Вообще-то, было… — неохотно призналась Манька.

— Ой ли? — не поверил Дьявол. — Гореть от любви ты не стала бы даже в Аду, — напомнил он. — Хотели как лучше — получился Исход… Переборов случайную встречу, ты идешь дальше, думая о своих мучениях и нелепой невезучести. Он вампир, но зависимый, и оттого раб, а ты под рабом, потому и вол.

— Что-то я запуталась, кто раб, кто вол… — Манька пожала плечами, нахмурившись.

— По Закону, раб — это человек, который осознанно поклонился человеку. Бывает раб, взятый в плен, когда ближний становится Царем всей земли, а бывает купленный, когда человек, не связанный с Благодетелем землей, добровольно идет в рабство. Раб, взятый в плен, обуза, от которой обычно избавляются. Купленный раб, как твоя душа-вампир, над которым Благодетель, преумножает и земли, и стада, и другое имущество. Он работник, который работает за определенную плату, используя вола, который плату не получает, и зачастую не осознает своего положения.

— А если я выйду из состояния вола, и внезапно разоблачу ее…

— Ты отрезанный ломоть, перед сознанием души-вампира ты не сможешь разоблачить ее. Для него существует лишь Мудрая Жена. Он умрет точно так же, как этот мученик, если Божество его покинет. Тогда как она, не имея над собой Благодетеля, спокойно переживет утрату — и имя его будет забыто. Но можешь разоблачить перед землей — и тогда им обоим придется не сладко. Они не связаны между собой костью. Даже сейчас ему приходится думать головой, чтобы услужить инженеру душ, и бывает, получается не то, что она желает. Но что она без него?! Душа ее может дать только то, чему научилась при жизни. Душа здесь, а царство-государство там. На таком расстоянии не больно управишься, тем более что из опыта он ничего вынести не мог. Она пойдет по головам, которым есть что подсказать. Он перестанет быть доходным рабом, и будет негодным рабом, лживым рабом. Не зря Благодетели обучали воспитанниц всему, что может сыночку пригодится, а потом высмеивали, чтобы образина не позарилась.

— Это как надо было так обработать человека, чтобы у него ума совсем не осталось?! — расстроилась Манька. — А что, если мы у него сердечко заберем и образумим королеву?

— Хм, попробуй! — согласился Дьявол.

Манька протянула руку. Но сердце оказалось виртуальным, как Дьявол в Поднебесной. Мученик отодвинулся на некоторое расстояние, но глаза его теперь были устремлены на нее ненавидящим взглядом. И вдруг он исторг поток брани, от которой уши у Маньки загорелись.

Никакой жалости у нее к нему не осталось. Получалось, что человеческие останки чувствовали себя сносно, умудряясь соображать. Ей все же удалось разбудить сознание. Или соображали черви — тогда они и вправду были живые. Она тупо взирала на имидж свей мучительницы, испытывая жуткое желание его подпортить. Когда ее руки вошли в поле сердца радиоведущей, кое-что она все же почувствовала. «Я твой Свет, я твоя Боль, я твое Сокровенное Желание. Мудростью моей свят…» — так, наверное, можно было расшифровать состояние, в котором пребывал орган.

— Тьфу ты! И как только у нее получается выставляться пречистой девой непорочного зачатия из любого места?! — возмутилась Манька, плюнув в мученика уже второй раз.

— Так вампир же! — отозвался Дьявол. — Обидела ты ее… — осудил он неблаговидный поступок. — Сама не своя теперь будет. Хуже демона и я придумать не смогу. Не успокоится, пока не изведет…

— Ничего, я утираюсь и терплю… Переживет! — презрительно бросила она, взирая на Благодетеля Благодетельницы исподлобья.

А мученик разошелся не на шутку.

— Тварь, на кого бочку катишь?! Сдохни, падаль! — пригрозил он, ударив перед собой кулаком. — Проклинаю тебя, сучка…

— Мы и так не живем! — успокоила она беднягу, который знать не знал, что причислен к мученикам адовых бесчинств. — Хоть сто раз прокляни… Проклинать надо с умом…

— Получила?! — засмеялся Дьявол. — Это тебя можно завербовать против вампира, а он любого истерзает, кто против Благодетельницы исподволь решит напасть. Защита со стороны пяты.

— Ты хочешь сказать, что Ахиллеса убили не буквально в пятку?! — изумилась Манька.

— С честной совестью, положа руку на сердце… Ступил бы он разве на землю, если бы натуральные пятки у него были такими нежными?

Манька надолго задумалась. Как выманишь слова, если этот субчик ничего объяснять не мог. У него был лишь интуитивный посыл, которому он подчинялся. А он отвечал ему делом. Он держал в руках сокровище, имея которое мог бы на раз расправиться с сущим потомком Змея. Но его сознанием правил червяк.

В объяснениях, которые Маньке удалось расшифровать, испробовав его боль, проскальзывало и такое, что он умер. Сказано это было спокойно и равнодушно, как признание неоспоримого факта. Без единой нотки жалости.

Наверное, он еще был не совсем мертв, когда фраза прозвучала — кто-то стоял рядом. Манька даже посочувствовать ему не могла. Святая обязанность убить любого, кто убил тебя. Она бы не простила. Но не объяснять же это мученику, от которого отказался вампир. Засмеют в Аду. Мертвец был мертвее мертвеца, в коих костях поселились черви, заполоняя собой пространство, с соответствующим законным правом наживать потомство.

— Бессовестно же она обошлась с тобой, — с горькой иронией произнесла она, вложив в слова все понимание поступка, коим был приговорен человек к Небытию. — Не везде же так, кто-то другим умом жив, — и заметив, как оскалился его рот, наполненный горячей слюной, поторопилась успокоить его: — Не буду я ее поносить, твоя она, твоя! Но знай, вернусь, найду и завяжу в тугой узел… И полетите, как два голубя, туда, где вам уже не будет разлуки…

— О-о-о! — тяжелый вопль вырвался из груди, до дыр прожженных легких. — Господи, где мое солнце?! Где мое небо?! Бездыханный, в блаженстве припаду к ее ногам, отплевывая любую безрадостную для моей царицы убогую падаль. Лисы и оборотни тянут к ней сальные потные руки, но единственная моя, царица, светлая и прекрасная свирель, не такова, отниму ее, отражу любой удар. Сердце, наполненное любовью, будет биться, пока часть меня проклинает врагов ее. Как первоцвет среди земельной грязи, украшу я жизнь ее! Все муки мира ничто, пока жива она, и буду жить, пока жива она! Как горит мое тело, изнывая от страсти, и вопль рвется наружу! Чистая, непорочная, не оскверненная насилием любовь связала нас навеки…

— Мне это сниться, или я его задела за живое? — обалдела Манька. — Прокукарекал петушок? Нетрадиционные объяснения! — констатировала она, внезапно замечая, что головня дернулась несколько раз, застонав в истоме. Глаза у головни стали почти осмысленными, он зашевелился, изображая непристойности.