Анастасия Вихарева - Там избы ждут на курьих ножках...

— Ты, Малина, куда опять направилась? Девку-то хоть покормила? Вечно она у тебя голодная… — услышала Манька голос соседки.

— Уезжаю я, Ивановна!.. — мать помолчала, и вдруг торопливо вскинулась и крикнула. — Слышь, ты Маньку не взяла бы? На год, на два… Или насовсем, — последние слова она проговорила совсем тихо.

— Да на что она мне? — грубо ответила соседка. — Дурная у тебя девка, корченная, вон, руки у нее судорогой сводит, слюна изо рта течет… Утопить ее что ли? Нет уж, ты сама! А пса возьму, хороший у тебя пес, покладистый, чужого не пускает — мой-то сдох… — соседка подошла поближе, и голос ее прозвучал совсем рядом. — А ты куда?

— Да к мужу я… — ответила мать, голос ее прозвучал как-то необычно, с угрозой.

— Есть он у тебя, муж-то? Ты, Малина, совсем с ума сошла. Опять за свое…

— Был. Увели. Мне тут подсказала одна… Посреди леса ведьма живет, за кого хочешь засватает — вот и засватали. Я пока им не отмщу, не успокоюсь. Мне многие про ребенка говорят, а только пусть он с ним посудится на том свете! Мне терять нечего!.. Ты это, не говори пока никому…

— Уйди ты! Чего надумала?!

— Да не волнуйся, я скоро обернусь туда-обратно, одним глазком только посмотрю, как они голубки… Я ведьму эту найду — она мне все выложит, чем она его присушила!

— А Маньку-то куда понесла?

— А, не жила еще, и не жилец уже на белом свете. Сколько греха на душу приняла, приму еще один… — мать рассмеялась. — Да не я! Сама говоришь, порченая она, приступ убьет ее когда-нибудь… А, может, возьмешь? Что ж ты собаку подбираешь, а девку — не хочешь?

— Да иди ты! Можешь и пса своего забирать! — отозвалась соседка холодно.

— Да ладно, ладно, бери, хороший пес — хоть от одной обузы избавилась…

Соседка свистнула и поймала пса, посадив на поводок.

Мать вышла за ворота и вскоре они ехали. Ехали долго. Манька плакала, и ее несколько раз покормили. И всю дорогу мать поила ее чем-то, от чего внутри все жгло, и голова кружилось, она уносилась куда-то… Ее рвало, голова болела, и мать снова ее поила из бутылки, насильно запихивая в рот соску. Потом они шли, снова ехали, и снова шли…

Наконец мать остановилась. Развернула пеленки, в которых накопилась моча и стул, изъедая кожу. Ноги и руки не слушались, она почти не видела мать — ее мутило.

Мать зачем-то прижала ее к себе, заплакала, будто прощалась:

— Прости, девочка моя! Ну не могу я так больше, вот она где моя жизнь, — мать полоснула ладонью по горлу, голос у матери опять стал чужим, будто ее придавили чем-то. Она нагнулась, хотела поцеловать, но запах, ударивший в нос, заставил ее скривиться и заторопиться.

Она быстро вытряхнула из плетеной корзинки свои вещи и связала их в тугой узел. Без слов сунула в корзинку Маньку и отбросила далеко от себя. Манька услышала, как чавкнуло внизу, и короб стал наполняться чем-то влажным и неприятным, и ноги ее сразу промокли. Пахло гнилым и сырым… Но, по крайней мере, не разъедало кожу. Она засунула в рот палец — все лучше, чем соска…

Голова ее все еще плыла в тумане, и она не соображала, чтобы позвать мать.

— Но почему? — всхлипнула Манька, уткнувшись в грудь Дьявола и тихонько всхлипывая. — Ведь я могу простить! Я могу все исправить… У меня избы есть, земля, ты…

— Помилуй Бог, Маня — ты умерла! Утонула в том болоте! — Дьявол одной рукой прижал ее к себе, поглаживая по спине. — И не поминай ее лихом. Нет тебя, понимаешь? И кому ты сможешь объяснить, если тебя нет? А теперь ее нет, как тебя не стало. Запомни, Город Крови не знает жалости. Там где жалость, там вампир пьет кровь. У тебя нет прошлого, у тебя только настоящее… и будущее, если ты поймешь, что прошлого нет… А почему… Ну, потому что звезды на небе висят — там, где им висеть не положено, птички летают — страшненькие, костры вот горят, черти хорониться в домах…

Манька всхлипывала, но тише. Голос Дьявола вернул ее обратно. И там, где они сидели, не было ни матери, ни отца. И болото осталось в прошлом. Но был Дьявол, были избы, и приближалось полнолуние. Дьявол сходил в избу за чаем, но сходил быстро — исчез и тут же вернулся с дымящейся кружкой и куском пирога с малиной.

— Никогда не жалей ни о чем, добрый тебе совет, — сказал Дьявол, заметив, что Манька успокоилась. — Природу береги, достойному человеку помоги, а нет, так и не марай себя унижением вместе с человеком, который перед нечистью унижается. Никогда твоя мать не умела любить — собирала богатейший опыт любви вот с такими мужиками. Порадовать их хотела, а разве их надо было радовать? Некоторые даже пытались приласкать тебя, но не от любви, от жалости. Как пришла беда, так и ум ее отлетел. Пора, Маня, уже ночь скоро, а у нас покойники в нашей боевой крепости. Отрыгнем их и пойдем спать! Завтра день тяжелый, надо укрепить боевые посты. Немного осталось, самое время закончить, еще баньку почистить.

— А мы разве в избе будем хорониться? — спросила Манька, сообразив, что идея Дьявола привычно умна.

Ей давно приходило на ум, что именно избу Дьявол готовил, как укрытие. Но Манька запрещала себе об этом думать, понимая, что подставляет избы, когда надеется втянуть их в свою битву с оборотнями. И понимала, что укрыться ей негде. Тайная радость, когда она увидела, что и избы готовятся к встрече с оборотнями, стала явной. Но слезы все еще катились по щекам, выползая из глаз сами собой.

— Вампиры, если они сюда сами нагрянут, разнесли бы избушку в пух и прах — уж нашли бы способ! Но для оборотней она в самый раз. Бревна у нее крепкие, что твое железо, двери и окна укреплять придется. Окна избы закроют, замаскируем — это им плюнуть, а дверь могут вышибить, на двери я не надеюсь. Сама справишься с покойниками, или помочь тебе? На смех меня поднимет вся вселенская нечисть, что самый страшный законопослушный гражданин прикоснулся к праху, но уж если дал слово устроить равенство противоборствующих сил, так держи!

— А почему нельзя тебе к праху прикасаться? — спросила Манька, шагая к избушке и все еще вытирая слезы, катившиеся по щекам крупными бусинками.

— Но если я сам буду отмывать нечисть, как смогу считать себя ее Богом? То же самое будет, что в Раю у Батюшки моего Абсолютного! Потом они и вовсе забьют меня камнями, — ответил Дьявол, ухмыльнувшись. — Что отличает Бога от обычного человека? Бог — он гордый, никому не угождает — и проклясть может… Возьми Интернациональных Спасителей: пили, изводили деревья, наслаждались женщинами, приворовывали — и открылись как мученики. Палками не дрались, зато побивали проклятием. И вот он Бог, готовенький, с пылу, с жару… Честное слово, я уж и не знаю, как помазать себя еще, чтобы зазвучать во всех хвалебных молитвах! Меньшее из зол был бы я, и худшее человека ждет впереди — такой масштабности тех же проклятий ни у одного Спасителя нет!