Анастасия Вихарева - Там избы ждут на курьих ножках...

— Да откроете вы, али нет? — взмолился пришлый. — Замучили своими сочинениями! Изба просядет маленько, и придавит! Я от смертушки ушел и на смертушку пришел? Мне тут дышать нечем!

— А вы кто? — Манька склонилась к половице и приложила ухо.

— А кто его знает?! По всем весям бегаю-летаю, память людскую собираю, птиц, зверей, леса охраняю, дремучую дрему веду за собой, если кто на свете… не жилец! Побудь, Манюшка, человеком, тут с боку колечко есть, дерни, дверца и откроется.

Дьявол кивнул головой, и Манька поняла, что он не против непрошенного гостя. С одной стороны она ему доверяла, но с другой мог и пошутить. На всякий случай она прихватила в одну руку кинжал Дьявола, в другую серебреную стрелу. Повернула колечко в стене, и в полу открылась потайная дверца, которую нельзя было заметить: половица открывалась полностью.

Оттуда вылез старый старичок с круглыми глазками под широкими сросшимися седыми бровями, с широким бесформенным носом-картофелиной, с седыми спутанными волосами и растрепанной бородой, в которой застряли репьи и сучки — видимо, бежал по лесу. В руке у него был кривой деревянный посох и холщевая пустая котомка. Одет он был в рваную в заплатах рубаху в горошек, в поношенный и замызганный полушубок, широкие холщовые штаны в такой же горошек, заправленные в портянки, подвязанные вязаным пояском с кисточками, в лаптях, сплетенных из лыка и подшитых берестой. Ростом он доходил ей аккурат до плеча.

Приметы современного времени ни мало подивили и посмешили: медные серьги в ушах, оловянные перстни по штуке на палец, увешанный медными и железными цепочками. Но было немного золотых украшений — маленькая пуговица на рубахе и, кажется, золотой зуб, который неестественно сверкнул, когда он улыбнулся во весь рот широченных припухлых губ.

Со старика на пол полилась струями вода.

Сразу бросилось в глаза, что недостаточно хорош для него Дьявол: он как-то искоса посматривал на него, сожалеючи хмурился и обижено выпячивал губу. Старые знакомые — и чего-то не поделили, догадалась Манька, не было между ними мира, но и вражды тоже не было.

— Ты, Манька, шибко медная! Убить надо, и поделом! — проворчал старичок, рассматривая стрелу в ее руке, снимая с себя одежду и отжимая ее. Даже семейные трусы, которые он снять постеснялся, были у старика в горошек.

Голос у него был приятный. Мягкий и не старый. Прозвучал таинственно, завораживая, будто поманил куда-то…

— Поговори мне еще! — перебил его Дьявол. — Тебя бы в баню: отмыть, шелуху отодрать и безопасным сделать, а то в одном глазу слеза, в другом ерунда, а в третьем… а третьего как не было, так и нет! Стреляешь все так же противно не метко?

— Да когда я стрелять-то умел! — изумился старичок. — Разве что по водицу сбегать! Но и тот хорош, кто воду поднес, коли рана ни в грош, водой лечись, кто хошь! Обидно мне, сам бы помотался по свету! — обижено укорил он Дьявола. — Но я ж не по лицу, я в морду бью!

— Ну да, конечно, ты бьешь, изменник развеселый! — усмехнулся Дьявол. — Последний раз, кому ты набил морду, был я! — обиженно напомнил он старику.

— Может, покормите меня? Что вспоминать старые обиды? Кто помянет, тому глаз вон! — старик повеселел, одеваясь. Он быстро осваивался, цепляясь глазом за все, что было в подвале, и каждый раз удовлетворенно кивал головой, скорее себе, чем кому-то.

— У тебя глаза: хоть бей, хоть не бей — откатились и обратно прикатились! Не стошнит от нашего ужина? — съязвил Дьявол.

— Не стошнит, — заверил старичок. — Сами подумайте, какая мне польза от ничего неделания? Я вам пригожусь еще, могу покормить, лосей, гусей, уток наловить. Поднести, чего надобно. По стоящему дельцу я соскучился. Стрелять не мастак, — признался он, изучающее присматриваясь теперь уже к Маньке. — Но ведь кто воду мутит, тот омутом крутит! А я омуты все как один изучаю, добро добром привечаю. Угощаю всех чин-чином. И злому нет от меня прохода, пну так, чтоб почином — летели… к Дьяволу, Батюшке Бытия, в костерок кипучий, где слезой горючей омывают меня!

— Ладно тебе, нормально разговаривать умеешь? Или последний умишко растерял за последние две тысячи лет? — спросил Дьявол.

— Умею, если не прогоните! — пообещал старичок.

— Вас как звать-то? — спросила Манька.

— Безопасный мировой судьец! — насмешливо скривился Дьявол. — В именительном падеже у него есть все, кроме ума. А как падеж начался и как на могильник попал, вряд ли вспомнит!

Старичок поклонился Маньке низехонько, не обратив на Дьявола внимание.

— По разному кличут, кто как. Но мне больше нравиться Гроб Гремуар Борзеевич, — представился старик с легким поклоном. — Можно проще, или мастер Гроб, или Борзеич. Скрывать не буду, первое имя настоящее, а второе истинное.

— А третье? — умно спросила Манька.

— А третье, Маня, мне не дано понять. Это тайна великая! Вот как узрю, так сразу пойму, откуда первые два взялись!

— Макулатур ты беззлобный, — засмеялся Дьявол. — Иди, поешь, а то оборотни завоют скоро! Все самое интересное из-за тебя пропустим!

Пока поднимались по ступеням, Манька никак не могла отойти от своей задумчивости, озадачившись природой имен.

— А что не так-то? Я подскажу! Я, Маня, шитый по черному белыми нитками. У меня на раз два три година годину меняет… — шмыгнув носом, проскрипел Борзеевич, уминая зелень деревянной ложкой. Ничуть не стесняясь, он достал пару рыбин из бочки, понадкусал у них хвосты, обвел стол, и стрелы, и избу завистливым взглядом. — Богато тут у вас, а я все по лесам, по горам, да пешим ходом! Эх, и почему я раньше тебя, Манька, не встретил? Был бы у Дьявола в чести, а теперь как бы с боку припек.

— А Манька от тебя не бегала из горницы в горницу! Ты же сам обманными своими штучками глаза застил! — холодно сказал Дьявол, и старичок весь ужался виновато, сидел, уже не выступая.

Маньке их разговор казался каким-то неестественным, не было у нее никогда встречи со стариком. И глаза он ей не застил: понарошку, что ли время тянут?

— Глаза у него в горошек, — пояснил Дьявол, — есть такой прием, вот как бы смотришь в книгу, а видишь фигу, когда там ума палата, да горы злата. И наоборот, смотришь, видишь гору злата и ума палату, а там мор, черт в глаз, да позор. Ненадежный он старик, но если с ним по дружбе, то многое может сделать: помочь, поберечь, постеречь… Я ему многим обязан, и много обязан, как бы, он мне, а вины передо мной у него, как звезд на млечном пути. Что ни срам, так от него!

Манька кивнула, ничего не ответив. Старик Борзеевич приближался к ним.

— Маленько перехватил вчера, сегодня приболел, не полечишь мне мозги? — попросил он, болезненно щупая свою голову. — Грамотно поднимали позитрон. Наслушался, накушался, и был изгнан вон…