Александра Плотникова - Дитя больших планов

- Ты мне вот что скажи, красота моя писаная, - начала расспросы вемпари, - ты как Каинара нашла? И почему его братом зовешь? Вы не родня.

- Территорию проверяла, в пещеру возвращалась свою, - выдала счастливая Айрене, дожевывая пирожок. Видимо, она не говорила уже давно и была счастлива что-либо рассказать. - Иду себе, нюшу зайчика какого-то, а вдруг вижу - волки вокруг елки толпятся, полакомиться кем-то захотели. Ну, я вожаку шею сломала, отогнала их, гляжу - он лежит в сугробе, съежился весь, железку какую-то в лапах держит. Мне интересно стало, подошла ближе, растормошила как могла... он же как котенок был. Грязный, голодный, испуганный совсем. Котенок и котенок. Зверь зверя чует. А что по виду старше, так то дело наживное. Все равно котенок пока что. Но не называть же его так. Вот и получилось, что старший братец.

- Так, понятно... - куриные потроха были брошены крутившейся под ногами толстой серой полосатой кошке. - А сама почему зверем ходишь?

Девочка задумчиво взлохматила густую шерсть головы барса, лежащей у нее на макушке, и тихо протянула:

- Пришел однажды в деревню один... старик. Тела мертвых требовал. У меня как раз родители померли, выскочила вперед, обрычала... староста за загривок одернуть не успел. Старик скривился, прошипел что-то... не знаю что потом было. Проснулась уже с усами, с хвостом... родня в крик, я и убежала со страху. Вернуться не решилась.

- Давно это было? - насторожилась вемпари. Руки, правда, спокойно продолжали работу, она поставила на огонь кастрюлю с водой.

Айрене задумалась. Крепко так, надолго замолчав. Потом все же ответила:

- Три или четыре зимы назад, кажется. А что?

- Ничего, - ответила женщина. - Наш «котенок» позапрошлым летом на алтаре у этого колдуна такое пережил, что тебе твои усы и хвост благословением покажутся. Я тебе это говорю, чтоб ты при нем чего лишнего болтать не вздумала. Тесто замешивать умеешь?

- Давно умела... могу попробовать заново! - она снова улыбнулась.

- Вот и славно!

Вемпари проверила ларь с хлебной закваской, насыпала в большую миску муки, достала яйца, соль, мед, масло и молоко, подозвала Айрене, велев снять с плеч «лохматость», напомнила, что делают с тестом, а сама бросила варить курицу и занялась пирожками.

- Ты вот что, дорогая. Сама видела, каким он на свободу вышел. Ни о настоящих его родителях, ни о прошлом его расспрашивать не вздумай. Все равно не вспомнит, а вспомнит, так беды не оберешься. Для всех он должен пропасть на время, исчезнуть. Мы с Равеном его и вылечим, и на ноги поставим, и воспитаем заново, а папашу с мамашей отвадим, нечего им здесь делать.

- Значит, теперь ты - его мама? - стрельнула глазами в сторону крылатой та, сдувая с носа непослушную челку. - Его надо учить, это да... Особенно, что нельзя спать на снегу и что всегда идти на запад неправильно.

- Он правильно шел, девочка...

Как раз тут же скрипнула дверь, и в кухню вошел Равен. Огляделся, улыбнулся, аккуратно, по стеночке подходя к жене, чтобы ничего крыльями не задеть:

- Ловко вы тут орудуете... Милая, я должен отлучиться до вечера. Ты же знаешь, маги хотят знать...

- Я надеюсь, ты им не скажешь? - строго взглянула на мужа крылатая. - Еще не хватало, чтобы они видели мальчика в таком состоянии.

- Разумеется, нет. Я поведу его к Колоннам не раньше, чем он оправится и телесно, и духовно... Инайя, посиди с ним, а? Я боюсь оставлять его одного.

Вемпари чмокнула мужа в щеку: - Конечно, иди, раз надо дурить людям головы, чтоб они оставили нас в покое. Мы справимся, правда ведь, Айрене?

Та в ответ энергично закивала. Так что, Равен с относительно спокойной совестью отбыл по делам, а женщины остались одни с диким запуганным зверенком...

Он не спал, когда Добрый и Теплый уходил. Добрый и Теплый думал, что он спит и ушел. А он не спал. Не хотелось отпускать, но ему разжали лапы и уложили в груду мягкого - где-то на краю сознания мелькало слово, которым это мягкое называется, но не могло вспомниться... Он еле слышно заскулил - не уходи, не бросай, не надо! - но Большой ушел куда-то и не возвращался. Стало обидно, и он затих, зарылся в мягкое, прячась от всего. Было плохо, болело горло. В голове кружилась непонятная страшная муть. Больно! Не надо! Не хочу это помнить! Ничего не хочу!

А потом пришли чужие, похожие на Большого Доброго Теплого, но не такие. Он замер, не зная, что делать - то ли заползти и спрятаться подальше, то ли обрычать их... но они не уходят, садятся неподалеку, начинают разговаривать. Ухо не улавливает зла в голосах. Чутье тоже. А он слишком устал бояться и не хотел быть один. Выбрался из-под мягкого и лег, повернувшись лицом к ним - наблюдать. Коротко рыкнул - испугаются или нет? И что станут делать?

Та из них, что помладше обернулась на рык, но скорее удивленно, чем испуганно. Потом подошла ближе прямо на всех четырех лапах, хотя старшая пыталась ее остановить, и присела перед ним, топорща усы. А потом начала мурлыкать. Он долго смотрел на нее, склоняя голову то так, то эдак. Хороший звук. Ему нравился. Он опустил голову на подушку и придвинулся на полшажка ближе, готовый, чуть что, вскочить и отпрянуть. Кошка продолжала мурлыкать и наклонилась чуть ближе, тоже склонив голову набок. На него дохнуло теплом и пряным запахом шерсти. Он повел носом. Теплая. Мягкая. Пушистая. Урчит. И обхватил ее лапами, прижимая к себе, как игрушку, сложив голову на мощный загривок.

Зверюге словно только того и надо было: приобняв в ответ химеренка мягкими лапами, она вывернула шею и принялась вылизывать ему чуть подрагивающее ухо, не прекращая урчать. А то, что ж за дело? Котенок - а не умывается! Тот отчаянно пытался вывернуться и отобрать измусоленное ухо, а старшая, Большая и Тоже Теплая, смеялась. Вот только все равно плохо, когда Большого Доброго нет... Ну где ты?! Не получив ответа, он обиженно отвернулся. Кошка перестала его вылизывать и тихо вопросительно муркнула, опуская уши, словно не могла понять, за что котенок на нее обиделся.

В отчаянии, чувствуя новое приближение липкого страха, он зарычал, вывернулся из рук и лап, забился в угол у дальней стены и сжался там в комок. Весь его вид так и говорил: "Ну, пожалуйста, оставьте меня в покое!"

Женщины вынуждены были уступить. Однако, не уходили, сидели рядом с топчаном, то болтая о том о сем, то занимаясь какими-то мелкими делами. Инайя-эрхан то и дело отлучалась на кухню, следила, чтоб ничего не подгорело, и даже принесла химеру поесть, вот только еду он не взял. Отказался наотрез. Нужно было, хочешь не хочешь, ждать Равена.

Это становилось невыносимым. Еще на подлете к Колоннам я чуть не навернулся вниз, потому что в моей голове вдруг раздался жалобный неоформленный зов. Ему было страшно, пусто и одиноко, ощущение брошенности сверлило меня, не переставая. Хотелось послать их всех к хильден и развернуться назад. Но ради его же безопасности - нельзя.