Екатерина Пекур - Предатели Мира

— И сколько ему было? — встрепенулась я.

— Ей. Пятнадцать.

Я вдруг остро вспомнила себя в пятнадцать лет. Я поступила в Школу. Я впервые влюбилась… Я ещё не умела носить «взрослую» женскую одежду и иногда дралась с мальчиками. Пятнадцать лет — это до Тени мало, чтобы оказаться в подвале контрразведки. Где есть всякие да Кордоре. Мамочки…

— Ты… что-то чувствовал при этом? Или ты просто… ненавидел её..? — пробормотала я с внезапным испугом. Не за ту давно погибшую девочку — за живую себя.

Неожиданно я приняла от Каруна эмоциональный всплеск — короткий и ясный, как удар молнии. Ярость — почти все его чувства были замешаны на ярости — и, неожиданно — острое чувство вины и злое удовлетворение, словно тогда он сделал что-то вопреки правилам, но по совести. Я застыла от удивления. Я не ожидала от него такой странной реакции.

— Я сделал свою работу, — ровным голосом сказал он, — Спецпрактику защитали с отличием. Легенда выпуска.

— Почему? — заинтересовалась я, но я знала, что о тех чувствах он не расскажет. Это было что-то слишком личное — а свое личное он берег с остервенением человека, которому личное не было полагалось вовсе (я знала это, так как однажды сама перешла в категорию «слишком личного для Каруна да Лигарры»).

— В двадцать два года не бывает самостоятельных Раскрытий. Сразу получил четвёртый ранг. Третий помощник спецоперу Института Теоретической Математики. Через год — пятый ранг, второй помощник. Потом шестой и перевод в «Каурру», первый помощник, ещё через полгода — специальный уполномоченый Института.

Вот и вся трудовая биография моего супруга (не считая пыток в четвертом отделе, разжалования и травли). Блестяще, головокружительно и жутко. То есть должно было быть жутко, но я не испытывала никаких таких чувств. Я задыхалась в идущем от него потоке ярости — он до сих пор не мог о чём-то позабыть. И я снова подумала о том, что могло меня ждать в детстве. Вот от этого было действительно жутко.

— Она была бризом?

Карун молча и крепко обнял меня.

— Засланной аллонга. Старшие и заподозрили. Санда, чего тебя тянет на эти расспросы? Совесть меня не мучит. Уж что было, всё моё. Но как-то неловко рассказывать об этом тебе.

Я пожала плечами и с улыбкой ответила:

— Что поделать — мне нравится узнавать что-то про тебя, а все такие разговоры сводятся к суровым будням контрразведки. Но ты же давно знаешь, что меня это совершенно не тревожит. Уж поверь, я тоже знала, кому давала Слово.

Карун порывисто вздохнул.

— Санда, ну что тебе рассказать?! — чуть не зарычал он, — Я убил её. Своими руками.

— Я знаю, — спокойно сказала я, — Но тогда она была для тебя врагом.

Он осёкся.

— Санда, в кого я тебя превращаю..?

Я сжала его руку.

— Ты ни в кого меня не превращаешь, — улыбнулась я, — Ты позволяешь мне быть собой. Бестолковой, вечно хихикающей идеалисткой. Я знаю, что ты бываешь страшным. И очень жёстким. Я знаю, что у тебя были другие женщины до меня. И кого-то из них, наверное, ты брал силой. Но зато мне больше не нужно возводить вокруг себя броню с колючками. Ты пустил меня внутрь своей. А твоя злость не касается твоей середины. И мне там… очень уютно и тепло.

Он сел и уложил меня к себе на колени.

— Я не знаю, во что мне верить и что чувствовать. Я на самом деле запутался. Прости, мне слишком сложно об этом говорить…

— Мне кажется, ты слишком переживаешь из-за того случая. Больше, чем человек, который просто сделал свою работу, — улыбнулась я.

— Я убил её, — повторил он, — я дожен был с ней поговорить и передать группе дознания. Шестерым здоровым мужикам. Если бы я не добился от неё признания, она пошла бы на «бессрочное». Пятого уровня. Я… не знаю, что на меня нашло… она же была не первая и не последняя. Нас же заставляли убивать во время учёбы. Но я вдруг… ну, в общем, неважно… она дала показания через полчаса. Сама. Да зачем тебе знать, как. Но дала. Это было… легче для неё. И… я растворил пачку снотворного в воде и напоил её. Она и не заметила. Уснула и больше не боялась. Даже меня — хотя что я перед тем с ней делал… Но я же пообещал ей, что если она всё расскажет, страшно больше не будет…

Меня пробрала дрожь, но я сжала зубы и ещё крепче прижалась лбом к его руке. Я должна это знать. Я летаю, а он палач. Это то, что между нами. Общее на двоих. И никак иначе это не пережить. «Заставляли убивать»… Мы оба запутались.

— Руководитель практики еле подписал мои документы. За следующие годы ко мне ни разу не подпустили ни одну женщину такого типа. Всё боялись, что я поведу себя неадекватно. Но со временем черствеешь… а уж на серьёзной должности — так и подавно.

Вот что значит «жалостливый сотрудник КСН». Но я начинала понимать, что и это была слишком большая роскошь. Создатель, эта структура на щадила в первую очередь своих. Однако — смешно, но психологи Комитета все-таки оказались правы…

— Почему у вас там всё так жёстко? — тихо спросила я.

Он пожал плечами и обнял меня покрепче.

Да уж, глупый вопрос. Я зарылась носом в его волосы и долго молчала.

На нас опустилась глубокая ночь. В абсолютной тьме звуки казались ватными и чужими, где-то закричала неведомая мне ночная птица, а я вдруг подумала, как же, интересно, бризы находят дорогу, случись им летать безо всякого света?

— Карун. Можно я спрошу у тебя что-то страшное? Если ты не сможешь ответить — не отвечай. Только… пообещай, что не обидишься, ладно?

Он хохотнул.

— Даже не могу вообразить, что ты задумала. Конечно. Я постараюсь ответить.

— Скажи мне, почему ты ушёл..? Если знал, что тебя живьём зароют..? Тогда, в Прегорьях. То есть я знаю, почему, но…

На очень долгое время стало тихо. Наверное, мне не следовало этого касаться, но, если я хоть что-то понимала, этот вопрос был критическим — чтобы узнать человека, с которым я собиралась провести всю свою жизнь. Уж сколько её ни осталось.

— Я растерялся, — наконец проговорил он, — И те два дня, пока я на попутках добирался до Города, наверное, были самыми тяжелыми днями в моей жизни.

— Почему? — спросила я.

— Я выбирал между тобой и присягой.

Я сжалась, представив на секунду несопоставимость этих вещей и сам факт подъёма такого вопроса.

— И что..?

— Конечно, я выбрал присягу, — тихо сказал Карун, — Но всё это время я ни о чём не мог думать, кроме как о том, какие бы у нас были дети. Могли бы быть. Я знаю, ты думаешь — мужчины обычно не беспокоятся об этом. Но я не знаю, что на меня нашло. Это вдруг стало важнее дыхания. Я всю жизнь потратил на поиски человека, которому я мог бы доверять. И я вдруг понял… что у меня уже никогда ничего не будет. Ни близких людей, ни настоящего дома. Ничего. Никогда не было и уже никогда не будет. Я «отработанный». И я всё думал… это стоит того? Моё честное Слово и Долг — стоят или нет чьей-то жизни? Рыжая, это так страшно — делать то, что ты должен, если ты уже ни в Тень не веришь… Знаешь, я так обрадовался, когда увидел тебя у твоего подъезда.