Екатерина Пекур - Дети Мира

Встав, советники один за другим прощались с отцом и начали расходиться. Я сидела неподвижно и не смИла поднять глаза. Я боялась, что в них, как всегда, всё написано…

Меня зовут Санда да Кун. А вовсе не так, как они сказали. Меня не волновало, что шайти-аллонга и сайти носят имена без приставок. Вначале они так устроили агентурную систему, что отец не смел удалить меня из Семьи — хотя ежу, наверное, было ясно, что я не аллонга! а уж какое досье, наверное, на странное дитя настрочили в КСН! — если Карун не на минуту не усомнился в моей благонадёжности, сливая мне секретные данные, и даже называл «стопроцентно провереннной девицей» — это он-то, комитетский параноик! Видимо, родная спецслужба беспрерывно пасла меня всю мою жизнь, ни на миг не оставляя без внимания, пока они не убедились, что я просто «ошибка природы», но не засланец Отродий — вот же жуть какая!!! Так вот, повторяю, Совет, по сути, спровоцировал такую ситуацию, когда отец не смог переселить меня в Адди, а был вынужден ростить из меня что-то вроде аллонга: он положил годы, насилуя меня математикой и долбя в меня аллонговские правила чести и долга. Я выучила их так, что они стали моей сутью — что можно, а чего нельзя, что прилично, а что нет, и всё о Пути Порядка, и теперь я не могла вообразить жизни вне всего этого — а меня даже лишали привычного имени?! Не дождутся.

Но всё пережитое за последний месяц сделало меня куда более сдержанной и осторожной. Я опасалась, что скажи я это имя вслух, я раскрою все фишки… Они не должны понять, что я не сдалась.

Адаптация? Что ж, идея хорошая. Мне и впрямь следовало многое узнать, если я хотела отстоять свои права. И хоть как-то защитить Каруна от их праведной мести всему Комитету (а что, хуже него там никого не было? у него, как минимум, были учителя и начальники, а над теми ещё большие начальники — у них что, Белая Земля за ушами лежала?! Ага, как бы не так…).

Они уже стояли в дверях, когда я глухо произнесла в пол:

— Я одна из вас, что бы вы не говорили. Но четыре дня назад, если бы мне дали пистолет и показали бриза, я бы поступила так же, как и он.

Вскинув голову, я увидела четыре пары прожигающих меня глаз. Они все замерли, и отец тоже.

В глазах Ларнико, Лакиро и прочих ничего не читалось, и всё-таки они оставались в неподвижности чуть дольше, чем было необходимо для выслушивания моей фразы. В конце концов, я ткнула Совет носом в очевидное. Человека нельзя судить за поступки, совершенные им в единственно для него доступном моральном и правовом поле! По крайнем мере — не так сурово. Да и то сказать — едва на горизонте появились факты, не укладывающиеся в это самое моральное поле никаким местом, что сделал палач и убийца да Лигарра? Он дал по тормозам. Мгновенно. До выяснения обстоятельств. Причём в условиях, когда, на самом-то деле, в чистоте его мотивов сомнений не было — он был слишком развален и вёл себя достаточно честно. То есть человек потенциально мог воспринять новое. Я не верила, что советники этого не заметили. Они вовсе не походили на фанатиков, нисколько (разве что этот старый хрыч Ларнико Лиловый Свет был немного самонадеян)! Но предвзятое отношение ко всему, что исходило из Низин (и хоть рядом лежало с Комитетом), заслоняло их глаза.

Я даже понимала, почему. Я очень даже хорошо это понимала.

И на самом деле фраза, которая горела на моём языке, была куда длиннее. Я могла бы им сказать, что если бы, паче чаяния, мы с Каруном не разбились и смогли вернуться домой — через пару недель я бы уже получала зарплату в третьем отделе. Что двое суток назад я была морально готова к этому и даже рассматривала это будущее, как притягательное, интересное и даже счастливое. Хотя бы потому, что для моей жизни это была какая-никакая смена обстановки. Не факт, конечно, что всё это хорошо бы для меня закончилось. Но ясный и непреложный факт — я была на волосок от того, чтобы граница между мной (почти своей в Горной Стране) и офицером контрразведки да Лигаррой стёрлась.

Но я всего этого не сказала вслух. Произнеся этот обезоруживающий монолог, я бы, конечно, блеснула красноречием и остроумием. Но такими вещами хорошо козырять, если ты сам — образец надежности и порядка. А так было очень вероятно, что в итоге я обезоружу сама себя. Мне вообще перестанут доверять. Уж пусть думают, что я смирились.

Тень. Как же часто в жизни мне приходилось так поступать… И за что я так прицепилась к да Лигарре? — может за то лишь, что он запросто позволял мне рычать вслух (а не про себя) и делать то, что я захочу. Это было мудрее. Он сразу понял, что на деле мне не хватит ни силы, ни храбрости даже чтоб муху оглушить. Что мне самой нужна защита, беспрерывно, круглосуточно, а бить слабых — не слишком-то достойно. А какой смысл пакостить и давить, если ты по-настоящему сильный и мудрый человек? Ничего не нужно доказывать. Никому и себе в первую очередь. Ты просто делаешь своё дело. А всякие глупые санды, оказывающиеся на пути, могут даже хамить без всякого страха — это не те вещи, на которые стСит отвечать злом. Он же понял — потому и прощал. Не со зла же я ему хамила. По глупости, и, может быть, для привычной самозащиты. А потому, наверное, абсурдно, но он оказался чуть ли не единственным человеком в моей жизни, на которого я ни разу серьёзно на обиделась. Который ни разу не сделал мне ничего плохого. Странно, такая жуткая личность. Странно — но закономерно…

Советники разошлись. Мы остались с отцом в пустой гостинной, и я обнаружила, что на моих коленях всё так же лежит мокрое полотенце, которым я сушила волосы.

— Они тебя напугали? — тихо спросил отец.

Я подумала и сказала:

— Не знаю.

— Я просил Ларнико погодить с визитом, но они примчались, как ветром надутые. Наверное, думали, что если они тебя застанут врасплох, ты будешь откровеннее…

Я меня возникло мрачно-ироничное ощущение, что я снова в плену у да Райхха. Или в третьем на допросе. Интересно, люди при власти всегда так себя ведут? Стараются согнуть тебя в самой неудобной позе и добиться своего?

— Тень им на хрен.

— Ты раньше так не ругалась, — покачал головой отец.

— Я раньше всего этого не переживала… — в сердцах буркнула я, немного смутившись.

— И стала ты куда твёрже и злее, — продолжал отец, — Жаль, что нам с тобой и до моего ухода не удавалось видеться регулярно, а теперь и вовсе столько лет прошло! Наверное, я что-то упустил. Ты изменилась, Санда. Очень. Не могу сказать, что повзрослела… Но тебя как броня покрыла.

Я улыбнулась, как мне показалось, несколько беспомощно. Если бы смог понять, что броня эта была заимствованной… Скопированной или одолженной у другого человека. Я и сама ловила себя на мысли, что начала так поступать, так общаться с людьми и так выражаться, как Карун. Просто мастер-класс прошла по защите и нападению из-за угла.