Астрид Линдгрен - Братья Львиное Сердце [перервод Б.Ерхова ]

— Еще землицы на мое поле, — довольно сказал Маттиас. — Теперь бы немного бобов и гороха на семена – и конец голодухе!

— Ничего тебе поле не даст, — спокойно сказал ему Юнатан. — Ты, видно, забыл, что из десяти горошин девять заберёт Тенгил?

— И то правда, — Поморщился Маттиас. — Пока он хозяйничает в Шиповничьей долине, от голода да от нужды не уйдешь.

Теперь Маттиасу предстояло прокрасться в поле и опорожнить там корыто, а я должен был стоять у двери и быть на чеку.

— 3асвисти, — сказал Юнатан, — если заметишь хоть что то подозрительное.

Я умел насвистывать одну песенку, мы с Юнатаном выучили ее давным–давно, когда еще жили на земле. В то время мы часто насвистывали вместе. Дома по вечерам. Так что свистеть я умел.

Юнатан залез в свою дыру копать дальше, а Маттиас закрыл дверку и задвинул ее буфетом.

— Запомни, Сухарик, пусть это накрепко отпечатается у тебя в голове! Никогда, никогда не забывай закрывать люк и ставить на место буфет! Помни, ты сейчас живешь в долине, над которой властвует Тенгил! Не забудешь?

— Не забуду, — обещал я.

В кухне было почти темно. Фонарь, стоявший на столе, горел тускло. Маттиас загасил его.

— Пусть во всей долине стоит черная ночь, — сказал он. — Слишком в ней много глаз, которые хотят видеть то, что им видеть не следует.

Потом он взял корыто и пропал с ним, а я встал у открытой двери. И в самом деле, во всей Шиповничьей долине стояла черная ночь. Темнота окутывала дома, темнота нависала над ними сверху. Не светила луна, не сияли звезды, повсюду густела черная тьма, и я ничего не видел. Зато и глаза ночи, о которых говорил Маттиас, они ведь тоже ничего не видели, одно это чуть утешало меня.

Но стоять у двери было тоскливо и одиноко, да и жутко тоже. Маттиас все не приходил. Я начал тревожиться и с каждой минутой беспокоился все больше и больше. Почему он не идет? Я вперился взглядом в темноту, но ничего не видел. Хотя темнота уже не казалась такой черной. Она чуть посветлела. Или к ней привыкли глаза? И тут я заметил. Сквозь облака понемногу стала пробиваться луна. Не могло случиться ничего худшего! Я молился про себя, чтобы Маттиас шел поскорее, поскорее шел обратно, пока еще темно, пока можно спрятаться. Но он бы уже не успел. Луна выплыла из облаков и залила долину потоками яркого света.

И тут довольно далеко от меня я увидел Маттиаса с коры том в руках, он пробирался в зарослях шиповника. Я в панике оглянулся. И увидел … Толстого Додика, спускавшегося со стены по веревочной лестнице.

Не так–то просто насвистывать песенку, когда ты напуган до смерти. Песенка просто не получалась. Но все–таки я вы давил из себя что–то похожее на нее и увидел краем глаза, как Маттиас юркнул в кусты.

А Додик уже нависал надо мной.

— Ты чего свистишь? — проревел он.

— Я … я только что выучил эту песенку, — пропищал Я. — Она у меня никак не получалась, а сейчас взяла и получилась. Хотите послушать?

И я опять засвистел, но Додик не дал мне продолжить.

— А ну брось! — гаркнул он. — Вообще–то я не знаю, запрещено свистеть или нет, но скорее всего запрещено. Наверное, Тенгилу это бы не понравилось. И потом дверь в доме должна быть закрыта, понял?

— Тенгилу бы не понравилось, что дверь открыта?

— Не суйся, куда тебя не просят! — сказал Додик. — Делай как говорят! Нет, подожди! Дай мне ковшик воды, ходишь–ходишь тут из–за вас взад–вперед, в пору помереть от жажды.

Я подумал: а что, если он пойдет за мной на кухню и не за станет там Маттиаса? Как быть тогда? Бедный Маттиас! Смертная казнь тому, кто гуляет по ночам, — про это я уже наслышался.

— Сейчас принесу, — заторопился я. — Одну минутку, мигом обернусь.

Я побежал в кухню и стал нашаривать бочку. Она стояла в углу. Потом нащупал ковш и зачерпнул воды. И тут почувствовал, что кто–то стоит в темноте у меня за спиной. Никогда еще я не испытывал такой жути.

— Зажги свет! — рявкнул Додик. — Хочу посмотреть на вашу крысиную нору.

Руки у меня дрожали, все дрожало, но я как–то сумел за жечь фонарь. Своими огромными ручищами Додик взял ковш и стал пить. Он пил и пил, казалось, живот у него без донный. А потом кинул ковш на пол, огляделся вокруг и за дал вопрос, которого я ждал и боялся:

— Старик Маттиас, что здесь живет, где он сейчас?

Я не отвечал. Я не знал, что ответить.

— Ты что, оглох? Я тебя спрашиваю! — загрохотал Додик. — Где старик Маттиас?

— Он спит, — ответил я. Что же еще я мог ответить?

— Где?

Рядом с кухней в маленькой каморке стояла кровать Маттиаса, я прекрасно знал об этом. Но знал также, что сейчас его там нет. И все же ткнул пальцем в дверь:

— Там.

Не сказал, я едва слышно пискнул. Воображаю, какой жалкий был у меня вид. Додик расхохотался.

— Не умеешь ты врать! — сказал он. — Ладно, сейчас по смотрим.

Он был страшно доволен собой, он же знал, что я солгал, а ему, видно, очень хотелось подвести Маттиаса под смертную казнь, чтобы его похвалил Тенгил или еще зачем.

— Дай–ка мне свет! — приказал он и забрал у меня фонарь.

Я тут же решил броситься, прыгнуть в дверь, побежать к Маттиасу, крикнуть ему, чтобы он бежал, бежал, пока не поздно. Но я с места сдвинуться не мог. Голова у меня кружилась, ноги подкашивались, я боялся …

А Додик понимал все и, наверное, наслаждался. Он не спешил, нет, он ухмылялся и тянул время, чтобы я совсем сошел с ума от страха. Наконец, наухмылявшись вдоволь, он сказал:

— А теперь пойдем, пойдем, мой мальчик, и покажи мне, где, как ты говоришь, лежит и спит Маттиас!

Он пнул ногой дверь в каморку, я влетел в нее от тычка Додика, споткнулся о порог и растянулся. Додик взял меня за шиворот и поставил на ноги.

— Ну, обманщик, показывай! — сказал он и поднял фонарь повыше.

Я не смел ни поднять глаз, ни вздохнуть … я был в полном отчаянии!

И тут, в этот страшный момент, я услышал рассерженный голос Маттиаса:

— Что здесь творится? Что? Уже спать по ночам запрещено?

Я взглянул и увидел его. Да, Маттиас сидел в углу на кровати и щурился на свет. Старик сидел в одной рубахе со всклокоченными волосами, словно только что проснулся. А возле окна стояло прислоненное к стене корыто. Ну и дедушку я заполучил, проворней ящерицы!

Вид у Додика был жалкий. В жизни не видел фигуры глупее. Он стоял, ошарашенно глядел на Маттиаса, а потом хмуро промямлил:

— Я зашел выпить ковшик воды.

— Ах воды? Очень хорошо! — сказал дед. — Ты, верно, забыл, что Тенгил запрещает брать воду у нас. Мы ведь можем отравить ее! И если ты еще раз разбудишь меня ночью, так я и сделаю!

Как он не боялся дерзить Додику? Но, видно, только таким образом и можно было разговаривать с людьми Тенгила. Додик буркнул что–то про себя и пропал в темноте.