Астрид Линдгрен - Братья Львиное Сердце [перервод Б.Ерхова ]

Катла! Не знаю отчего, имя показалось мне самым неприятным из всего, что я услышал, и я спросил:

— Кто такая Катла?

Но Юнатан только помотал головой.

— Нет, Сухарик, я знаю, ты и без того напуган. О Катле я не скажу ничего. А то ты не заснешь ночью.

Вместо этого он рассказал мне, чем замечательна наша София.

— Она возглавляет нашу борьбу с Тенгилом. Мы воюем против него, понимаешь, чтобы помочь Шиповничьей долине. Но пока что воюем тайно.

— Но почему главная – София? Почему именно она?

— Потому что она сильная и мудрая. И еще потому, что ни вот столечко не боится!

— Не боится? Так ведь и ты ничего не боишься, Юнатан! Он немного подумал, а потом сказал:

— Да, я тоже не боюсь.

Ох, как бы мне хотелось стать храбрым и сильным, как София и Юнатан! Но у меня, наоборот, от страха душа ушла В пятки, а из головы вылетели все мысли.

— А про голубей Софии, что летают с письмами через горы, о них знают все? — спросил я.

— Нет, только те, на кого мы можем твердо положиться, — ответил Юнатан. — Но среди них есть один предатель, и он может погубить всех! — Глаза его снова потемнели, и он сурово сказал: — Виоланту подстрелили, когда она летела с тайным письмом от Софии. И, попади это письмо в руки Тенгилу, многим в Шиповничьей долине не сносить головы!

А я подумал: «До чего же отвратителен человек, поднявший руку на летящего голубя, такого белого и невинного, пусть он и несет тайное письмо».

Тут я вспомнил, что лежит у нас в буфете. И спросил у Юнатана, стоит ли держать тайные письма у нас дома, не опасно ли это.

— Чудак, — ответил он. — Конечно, опасно. Но еще опаснее хранить их у Софии. Появись лазутчики Тенгила в долине, первым делом они будут рыскать здесь, а не у ее слуги садовника. Еще хорошо, — продолжал Юнатан, — что никто, кроме Софии, не знает, кто он, собственно, такой. Что он не только ее садовник, но и ближайший помощник в тайной борьбе с Тенгилом. Так решила София, — сказал он. — Она хочет, чтобы ни одна душа в Вишневой долине ни о чем не подозревала. И потому ты должен дать честное слово не говорить об этом никому, пока она не разрешит.

И я дал честное слово, что скорее умру, чем выдам, что сегодня услышал. Мы позавтракали у Софии, а потом поехали домой.

Но не только мы, как оказалось, разъезжали ранним утром по долине. Был еще один — тот, кого мы повстречали при выезде из Тюльпанов. Тот самый рыжебородый, как же его звали — Хуберт?

— Привет! — поздоровался он. — Вы от Софии? Что вы там делали?

— Пололи грядки в ее саду, — ответил Юнатан. — А ты, ты выехал поохотиться? — спросил он. С седла Хуберта свисал лук.

— Да, я хочу настрелять диких кроликов, — ответил тот.

Я вспомнил о наших кроликах дома и с облегчением вздохнул, когда Хуберт отъехал–с глаз моих долой!

— Что за человек Хуберт? — спросил я у Юнатана. — Что ты думаешь о нем?

Он ответил не сразу.

— Хуберт самый ловкий стрелок во всей долине.

И не добавил ничего. Потом тронул поводья, и мы поскакали дальше.

Письмо Паломы Юнатан взял с собой. Он засунул его в кожаную сумочку и спрятал под рубашку. А когда мы при ехали, переложил в потайной ящик буфета. Но перед этим дал мне прочитать. В нем было написано: «Вчера схватили Орвара и бросили в пещеру Катлы. Кто–то из Вишневой долины выдал его убежище. Среди вас предатель. Узнайте кто!»

Дальше шли слова на языке, которого я не понимал. Юнатан сказал, что понимать и не нужно, во всем таком разбирается только София.

Но он показал мне, как открывается потайной ящик, и научил им пользоваться. Я немного потренировался, а по том Юнатан в последний раз закрыл его, запер буфет, а ключ положил обратно в горшок.

Целый день я ходил и думал обо всем, что узнал, и ночью уже не спал крепко, как обычно. Мне приснились и Тенгил, и мертвые голуби, и пленник в пещере Катлы, я даже закричал во сне и от своего крика проснулся.

И тогда–верьте мне или не верьте, — тогда я увидел ко го–то стоявшего в темном углу у буфета, человека, который метнулся, когда я вскрикнул еще раз, и исчез за дверью прежде, чем я проснулся по–настоящему.

Это произошло очень быстро. Я даже подумал, что во сне. Но Юнатан так не думал, когда я разбудил его и рассказал обо всем.

— Нет, Сухарик, то был не сон, — сказал он. — Никакой это был не сон. Ты видел предателя.

— Ничего, пробьет час и для Тенгила, — сказал Юнатан.

Мы лежали в сочной зелени у речки, и вокруг было такое утро, когда не верилось ни в Тенгила, ни в какое–то другое зло на целом свете. Тихо и мирно тянулось время. Журчала вода, обегая камни под мостиком, — больше мы не слышали ничего. А как приятно лежать на спине и не видеть ничего, кроме белых облачков высоко–высоко в небе. Так бы лежать в траве, наслаждаться тишиной, напевать про себя и не думать ни о чем.

И надо же, чтобы Юнатан взял и заговорил о Тенгиле! Я бы вообще думать о нем забыл, но все–таки спросил:

— Ты о каком часе? О чем?

— Я говорю: с Тенгилом будет то же, что и со всеми тиранами рано или поздно. Что его раздавят, как вошь, и он сгинет навечно!

— Хорошо бы поскорей, — сказал я.

Юнатан забормотал, наверное, он говорил сам с собой:

— Но Тенгил силен! И у него есть Катла!

В который раз произносил он это кошмарное имя. Я хотел расспросить его, но не стал. Лучше и не знать ни о какой Катле в тихое прекрасное утро.

Но то, что Юнатан сказал потом, было ужаснее всего.

— Сухарик, ты ненадолго останешься один. Я должен ехать в Шиповничью долину.

Как мог он только такое сказать? Как мог поверить, что я останусь здесь без него хотя бы на минуту? Даже если он за думал броситься в саму Тенгилову пасть, я все равно буду с ним. Так я ему и сказал.

Он пристально посмотрел на меня и ответил:

— Сухарик, у меня только один брат, и его я хочу оградить от всякого зла. Как же можешь ты требовать, чтобы я взял тебя с собой, когда мне понадобятся все силы для чего то другого? Чего–то, что действительно опасно.

Но напрасно он говорил. Я расстроился и разозлился, все внутри у меня закипело, и я закричал на него:

— А ты, как ты можешь требовать, чтобы я остался в Рыцарском подворье, ждал тебя, а ты, может, никогда не вернешься обратно?

Я вдруг вспомнил все то время, когда жил без Юнатана, когда его не было со мной, как я лежал на лавке в кухне и не знал точно, увижу его или нет. Даже подумать об этом было все равно что заглянуть в черную, беспросветную дыру!

А сейчас он опять хотел бросить меня, бросить ради какиx–тo неведомых опасностей! И, не вернись он назад, теперь не поможет ничто, и я останусь один навсегда.

Я чувствовал, что становлюсь все злее и злее, и еще громче кричал на него и говорил все гадости, какие только мог придумать.

Ему нелегко удалось успокоить меня. Хоть немного успокоить. Но, ясное дело, вышло, как хотел он. Я ведь понимал: он во всем разбирается лучше.