Ник Перумов - Алиедора

Земные и воздушные пределы Долье в равной степени платили за грехи клана Деррано.

Что-то заставило резко натянуть поводья, откидываясь далеко назад. Гайто захрипел, роя копытом землю, нехотя подчиняясь юной хозяйке; Алиедора остановилась, оглянулась — и застыла, холодея.

Прямо посреди пепелища стремительно вспухал громадный пузырь, в воздухе разливался отвратительный кислый запах.

Скорее, доньята, гони жеребца! Гони, не мешкай; в прошлый раз Гниль тебя отпустила, удовольствовавшись другою добычей — там, в «Побитой собаке»; сейчас может и не отпустить.

Скакун вскинул голову, дико заржал, почти закричал, но тонкие пальцы обрели сейчас прочность металла. Словно зачарованная, Алиедора смотрела, как надувается пустула, как лопается чудовищный пузырь, извергая поток жёлтых многоногих тварей.

Они растекались по пепелищу, и в самом деле словно гной из прорвавшегося нарыва; под сплошным их покровом исчезали обугленные брёвна, груды кирпичей, оставшиеся от рухнувших печей; исчезали и мёртвые тела. Там поток многоножек взвихрялся, замедляясь на краткое время, и вновь сглаживался, устремляясь дальше — словно кто-то швырял камни в речной поток.

…Она даже не думала о бегстве, Алиедору словно пригвоздила к месту чья-то невидимая рука, против её же воли норовя втолковать: «Смотри же, неразумная, смотри!»

И доньята смотрела.

Всё шире и шире делался жёлтый круг, укрывая, очищая землю от всей страшной памяти разорения: исчезало пепелище, исчезали тела людей и скотины — оставался лишь он, непобедимый, неодолимый, всепоглощающий…

Что же ты стоишь, безумная?!

А куда бежать? И зачем?

Алиедора будто окаменела в седле, руки с небывалой, незнаемой силой натягивали поводья, колени сжимали бока готового вот-вот взбеситься гайто. Многоножки приближались, сноровисто перебирая конечностями, щёлкали изогнутыми крючками челюстей; жеребец вконец обезумел от ужаса, узда вырвалась из рук доньяты, едва не оторвав ей пальцы, и скакун помчался прочь, вмиг оставив жёлтый круг далеко позади.

«Нет, гайто, стой, стой, во имя Семи Зверей! Я должна это досмотреть. Во что бы то ни стало».

Руки, вновь обретя твёрдость, поворачивают храпящего скакуна, пропитанный отвратительной кислятиной ветер наотмашь бьёт в лицо, но Алиедора лишь прикрывает глаза ладонью и гонит, гонит гайто обратно, к залитой Гнилью деревне.

Вот и снова приметный холм, вот и следы копыт её скакуна — Алиедора останавливается и смотрит. Отвратительное зрелище, от которого любой, что в замке Венти, что в Деркооре, бросился бы наутёк так, что сверкание пяток осветило бы путь в любой тьме, — а она, благородная доньята, кому положено лишь истошно визжать да подбирать юбки, заскакивая на лавку, едва завидев мышь, сидит в седле, не в силах отвести взгляда от разворачивающегося перед ней таинства.

Да, да, именно таинства! Затопившее останки несчастной деревни жёлтое воинство добралось до околицы, захлестнуло плетни, растеклось по окрестным полям — и остановилось шагах в пятидесяти от подножия холма, где застыла Алиедора.

Многоножки в чём-то сосредоточенно рылись, словно и не замечая чёрного жеребца и тонкую фигурку наездницы в мужской одежде. Под шевелящейся поверхностью жадеитового озерца уже исчезло всё, хоть чем-то напоминавшее о погибшей деревне: всё сгинуло, перетёртое в мелкую пыль неутомимо работающими жвалами.

Но что же дальше? Почему твари никуда не мчатся, не ищут себе новой добычи?!

Шуршали и шелестели жёсткие панцири, твари Гнили творили свой тайный обряд — Алиедора смотрела, будучи уверена, что никто больше ни в Долье, ни в Меодоре, ни в Доарне никогда не видывал ничего подобного. Да что там в Долье и Доарне! За такое зрелище отдали бы правую руку знаменитые маги Высокого Аркана или величайшие из мастеров Некрополиса; Алиедора никогда не слыхала, чтобы Гниль могла так себя вести.

А потом что-то разом вдруг изменилось. Доньяте показалось, что на неё в немом ожидании уставились миллионы холодных и пустых глаз. Многоножки замерли, дружно вперив в Алиедору мелкие колючие буркалы.

— Уходите прочь! — не выдержав, завизжала она. — Убирайтесь! Совсем! Утопитесь где-нибудь или полопайтесь все!

Наверное, внутренне она ожидала, что сейчас, как в балладах, всё скопище монстров безмолвно подчинится её воле; конечно, этого не последовало.

Многоножки просто отвернулись, давивший Алиедору совокупный взор множества злобных глазок исчез. Жёлтый поток неспешно потёк к доньяте, но и вполовину не так быстро, как, знала она, способны бегать эти твари.

Она едва не захлебнулась криком, со всей силы ударив скакуна каблуками по бокам.

Гайто не пришлось понукать. Сейчас он, наверное, обогнал бы даже северный ветер.

Многоножки остались далеко позади, но Алиедора вновь повернула скакуна, описывая широкую дугу. Что-то удерживало, не давало так просто удрать куда подальше.

Она должна увидеть, что случилось с той деревней!

…Край жёлтого потока как раз уходил за холмы, когда Алиедора вновь приблизилась к злополучному селению. Впрочем, о том, что здесь когда-то стояли дома, бродила скотина, жили обычными заботами люди, теперь не напоминало вообще ничего — на месте жуткого побоища темнела взрыхлённая, словно ждущая озимого посева, земля.

Не осталось ни углей, ни золы, ни завалов обгорелых брёвен, ни плетней — ничего.

Тел не осталось тоже.

Земля чиста и свободна от скверны.

От скверны?! С каких это пор убитые и замученные — скверна?

Земле всё равно. Это наше, людское. Это мы так считаем, а раскинувшееся у нас под ногами может решить совсем по-иному.

Гниль прорвалась — и там, где лилась кровь, где последние вопли, стоны и безнадёжные мольбы вонзались в землю, сотрясали воздух, отзывались корчами в подземных водяных жилах, — ровный и чистый круг.

Земля свободна от скверны, произнёс кто-то словно бы на ухо Алиедоре.

Земля. Свободна. От скверны…

Алиедора постояла ещё какое-то время, бездумно глядя на «пашню», на зрачок исполинского глаза, вдруг открывшегося на просторах Долье.

…Невольно ей пришлось двигаться следом за жёлтым потоком. Многоножки деловито и сосредоточенно топали прямо по дороге, но не похоже было, чтобы они успели особенно поживиться: их замечали издали и успевали разбежаться, где, конечно, оставалось кому разбегаться.

Вдоль тракта всё оказалось разграблено, как и в попавшемся Алиедоре селе. И на следующем пепелище многоножки задержались — точно так же очистив землю от всего, что напоминало бы о кровавой драме.

…К ночи твари стали, как и положено, умирать — беззвучно, безразлично к собственному существованию. Трупы их — перевернувшиеся на спину, со скрюченными, судорожно поджатыми лапами — сплошным ковром устилали землю, и гайто Алиедоры наотрез отказался идти по этому полю.