Ник Перумов - Алиедора

…Потом её отпустили. Не грубо, но совершенно равнодушно стащили с колоды, толкнули, Алиедора растянулась на жёстком утоптанном снегу. Холод всё увереннее пробивался сквозь слой зачарованной мази, зубы доньяты стучали.

— Д-дайте… что-нибудь… — просипела она, ни к кому в отдельности не обращаясь.

Ей швырнули комок какого-то тряпья — грязного и вдобавок окровавленного. Пальцы Алиедоры тряслись, пока она кое-как натягивала на себя всё это, и чужие обноски показались в тот миг королевской меховой мантией.

— Будешь смотреть за ней, — услыхала она надменный приказ кора Дарбе и затем — униженное блекотание ещё совсем недавно такого гордого и неприступного Метхли. Что-то вроде «да, да, конечно, мой господин…».

Почему Метхли остался? Что ему тут надо? Отчего он унижается и кланяется, хотя вожак северян отпустил его на все четыре стороны?

Был уже вечер. Северяне так и не сдвинулись с места сражения. Деревня догорела, однако варвары не поленились натащить целую груду брёвен, которых хватило бы, наверное, на добрую крепость. Появились пленные — их, похоже, куда-то отгоняли. Выглядели доарнцы неважно — лица многих украшали кровоподтёки, вся мало-мальски добротная одежда исчезла, люди ёжились от холода.

— Вам недолго страдать, — услыхала Алиедора.

Её толкнули к ним, и она ощутила даже нечто вроде радости; наёмники старательно отворачивались, избегая глядеть на жуткие кровоточащие узоры, покрывшие предплечья, виски и щиколотки.

— Кто хочет жить? — негромко, почти буднично осведомился кор Дарбе. — Кто не дерзнёт предстать перед Драконом истинным, всевидящим? Пусть таковые выйдут ко мне.

По плотно сбившемуся клубку пленных прошло короткое движение. Несколько человек осторожно просунулись вперёд. Остальные, похоже, решили, что это какая-то западня.

— Что, больше никто? — Презрение в голосе варвара резало, словно нож. — Признавшиеся в своей ничтожности могут быть отпущены. Чувствующий собственную низость ещё может подняться. Остальные — да отправятся к Дракону внемлющему, справедливо судящему. Так говорю я, Дарбе, кор моего народа!

Пленные взвыли, словно запертые в горящем доме псы. Кто-то упал на колени, заголосил, пополз к наставившим короткие копья северянам — те пинками отбрасывали умоляющих. Никто из доарнцев так и не рискнул броситься на врага — хотя руки ни у кого связаны не были.

— Идите, — бросил Дарбе кучке дрожащих наёмников, тех, что «сочли себя недостойными». — Идите и расскажите, что приходит Дракон великий, величайший, а впереди мы, его дети. Пусть все готовятся. Пусть берут в руки оружие, ибо Дракон побеждающий, торжествующий любит храбрость. А следом придём мы. Вы видели сегодня, что сила на нашей стороне. Сколько было вас и сколько нас? А кто победил? Кто силён, тот и прав, иного Дракон справедливый, неподкупный не допускает. Идите. Если на то будет воля Дракона сокрушающего, испепеляющего — доберётесь до пока что живых.

Отпущенные доарнцы робко побрели прочь — поминутно оглядываясь, словно не веря собственному счастью. Им вслед летели проклятия и брань оставшихся.

— Может, кто-то хочет вернуться? И разделить с братьями их судьбу? — издевательски крикнул Дарбе.

Разумеется, ни один из уходивших доарнцев не остановился.

Кор громко рассмеялся. И что-то скомандовал на непонятном Алиедоре языке северян.

Из брёвен в считаные мгновения, как показалось доньяте, составлено было что-то вроде арены; из толпы пленных выхватили первого попавшегося, сунули в руки короткую дубинку.

— Капля крови Дракона вечного, бдящего, иди туда. — Алиедору рывком поставили на ноги. Пальцы ощутили гладкое дерево — такая же точно дубинка, как и у оказавшегося на «арене» человека.

— Иди! — Её сильно толкнули в спину. — Иди и покажи, что такое кровь Дракона великого, величайшего!

«Я не хочу», — тупо подумала Алиедора, едва переставляя ноги. Она не ела самое меньшее целый день и ничего не пила.

«Я не хочу. Что… они со мной сделали? Доньяты Алиедоры Венти больше нет. Никто не возьмёт замуж такую, как она, изрезанную, обезображенную чужими рунами…»

«Ты ещё можешь думать о замужестве? — усмехнулся кто-то в глубине её существа. — Значит, ты жива. А кто жив, тот будет жить».

Наперекор всему.

Алиедора не помнила, как оказалась в пределах ограждённого бревенчатыми завалами бойцового кольца. Доарнец напротив неё охнул, глаза его невольно скользнули вниз — к её, знала доньята, испачканным засохшей кровью босым ногам.

Что с ней сделают эти варвары дальше?

Шатаясь, Алиедора остановилась.

Это меньшее зло — просто и тихо умереть сейчас. Если задуматься, так ведь и совсем не страшно — её душа тихо воспарит к серым облакам, понесётся из края и в край Райлега, от пределов Некрополиса до неведомых северных равнин берега, откуда, как говорят, приплывают варвары…

Нет, она не умрёт. Она не для того ползла, выживала и убивала. Девушка-маркитантка, бородатый наёмник, мальчишка-раб… Она — капля крови Дракона, как говорят варвары.

Она сделает то, что должна.

А должна она жить.

— Убей её! — хлестнул резкий выкрик Дарбе. — Убей её, и ты — свободен! Ты видел — мы отпустили тех, кто хотел жить. У тебя тоже есть шанс. Убей её, она всего лишь женщина, она голодна и слаба!

Доарнец побледнел, хотя, казалось, дальше ему бледнеть было просто некуда. Он шагнул навстречу Алиедоре, запинаясь, неуверенно, уронив руку с дубинкой.

— Убей её! — вновь крикнул предводитель варваров.

Остальные северяне в прежнем бесстрастном, почти нечеловеческом молчании наблюдали за происходящим.

«А может, не стоит длить муки, Алиедора? После такого ты точно не сможешь вернуться домой. Опозоренной одна дорога — в монастырь. К вечному, пожизненному заточению, мало чем отличающемуся от тюремного.

Этот человек, что перед тобой, — он просто хочет жить. Он имеет право жить. Он всего лишь попал в плен. Ему не повезло — такое случается. Он может подняться. Ты — нет».

Выхода нет.

Алиедора запрокинула голову, взглянула в небо.

«Может, вам придётся принять меня, серые тучи. Коли так, то я буду хорошим облаком, обещаю».

— Убей её! — взвыл Дарбе, и доарнский наёмник наконец решился.

Лицо его дрогнуло, зубы оскалились, глаза сощурились — он распалял себя, старательно давил остатки жалости и человечности. Алиедора словно видела его сейчас насквозь — обычный воин, которому случалось и грабить и насиловать в походах, но кто не убивал детей, не вспарывал животы беременным и даже тем, кого силой принуждал к соитию, случалось, кидал на измятый подол полновесную золотую монету.

Обычный человек. Такой же, как громадное большинство в это время.

«Но почему он должен жить, а я, доньята Алиедора, — должна умереть или же заживо похоронить себя в монастырских стенах, всю жизнь вымаливая прощение Ома Прокреатора? Я, особенная, отмеченная иною силой?!