Тимофей Алексеев - Дети заката

— Да ты больной! Я помочь тебе хочу! Не хочу, чтобы люди над тобой смеялись да пальцем показывали.

— А я хочу жить так, как хочу, а не как ты этого желаешь! Если тебе не нравится, так брось меня, но учить меня не надо, не позволю!

— Мы поедем с тобой в больницу! А не поедешь — я насильно тебя отправлю, потому как ты сам себя не контролируешь, а это плохо кончится и для тебя, и для меня тоже…

Леший вдруг замер. А что, если правда отправит? Приедут мужики в белых халатах и увезут. А куда придёт сын? Где он будет искать его? А он ведь придёт! Ведея обещала. Придётся играть по их правилам… Может, и придётся жить пока по их законам. И идти с ними на закат. Только Ведея с Невзором сказали, что человек должен всегда идти на зарю. И они ушли на зарю. И он хочет пойти с ними на зарю, потому как на закат идти нельзя. На закат отправляют только мёртвых. И вот Валентина… Тоже идёт на закат, не может примириться с тем, что выпало ему. Но это более настоящее, чем то, в котором они прожили, по её словам, эти двадцать лет. Думается, им обоим не зря была дана эта кома.

У него же прозвище было с детства — Леший, потому, что очень любил лес, ходил по нему и радовался, тушил его пожары и, как мог, охранял. И Валентина тоже рассказывает, что часто ходил в леса. Только за другим: не любоваться его красотами — соболя ловил да разного зверя. Говорит, что удачлив был… А ради чего всё это? Чтобы машина под навесом стояла и всякая рухлядь в доме была, нужная и ненужная? Чтобы не хуже других? Чтобы как у всех?… Но тогда та, выдуманная жизнь была светлее и праведнее, и друзья у него были, много друзей. А сейчас где эти друзья? Они были или нет? Не было! Иначе бы пришли и, может быть, помогли что-то вспомнить, раз он забыл.

Он ведь как Ведея теперь: тоже в другой мир уходит. Из настоящего уходит в небытиё, в память свою уходит, в жизнь, которой, если верить им всем, не было… Но кто ответит ему: почему там так хорошо было? Почему теперь только о том времени думает? Может, учится, как надо жить? Годы-то проходят, а ему и вспомнить, оказывается, нечего. Вроде и жизнь была… Одну сам забыл, вторую забыть заставляют. От удара ли сосной голова пустой оказалась?

Дмитрий нервно курил, ходил из угла в угол.

— Ты не считай меня безумцем… Но темно тут у вас! Словно захмарило всё небо, будто ночь полярная… Мне хорошо там было… И если можно было бы, я бы вновь вернулся туда. Только это, как в детство, — обратной дороги нет… Ну, а если надо, поедем к врачу. Только зависит ли от них что?

— Ты стал совсем другим, Митя, совсем не таким, как прежде. Ты был тихим и покладистым. Ну, выпивал немного — так кто сейчас не выпивает? А теперь только и живёшь чьей-то памятью. Чем же плохо мы жили? Не ругались, всё старались в дом и в дом, и меня никогда не обижал. Может, к бабушке тебя свозить? Может, она головку тебе поправит?

— Прекрати, Валентина! Если и говорю тебе поперёк, супротив тебя иду, — видно, у меня душа бунтует, что ничего не помню о прежнем. И как бы ты ни хотела вернуть меня прежнего, я совершенно другой Дмитрий Ковалёв — не тот, которого ты знаешь… Может, и придёт моя старая память. Только вот будет ли что по-другому? Изменюсь ли я теперь?

— Да ты, я вижу, не очень-то и стараешься… — фыркнула Валентина.

— А от меня ли это зависит?… Я буду просто учиться жить с тем, что у меня пока есть.

Дмитрий замолчал, уставившись в потемневшее окно. На улице тихо завывала метель, но крепкий крытый двор без единой щелочки не пускал ни ветра, ни снега. «Вот как от природы заперся! И вольного ветра не хватить полной грудью! А уж какое тут солнце поутру увидишь? Если только с огорода — так там уже оно на закат идёт… умирать идёт солнышко…»

В городе, добравшись до больницы, Леший отказался идти с Валентиной к врачу. Она вошла в кабинет одна, а он устроился у дверей, на длинной металлической скамье, обтянутой тонким слоем дерматина. Валентины долго не было, и Леший уже подумывал, не сбежать ли отсюда, пока нет никого? Только бегством разве делу поможешь. И только когда он уже встал, чтобы сходить на улицу, как двери отворились и молодой, начинающий отпускать бородку врач пригласил его войти. В белом чистом кабинете Леший сел на предложенный стул у стола и посмотрел на врача. Валентина тихо вышла и закрыла дверь.

— На что жалуемся?

— Да я-то не жалуюсь. — Леший смотрел на врача, не убирая взгляда.

— Ну, так жена на вас жалуется, помочь вам хочет. Да и историю болезни я вашу почитал. — Он хлопнул ею о стол.

— Да не жена она мне. А история, она простая: лесом меня ударило, так ведь вылечили меня. На своих ногах пришёл.

— На своих-то на своих, только вот память меня ваша волнует…

— Да помню я свою жизнь, всю, до каждой мелочи. Ну, может, и забыл что, так это с каждым бывает.

— Бывает, не спорю. Только ведь жену и детей редко кто забывает.

— Да ведь не было их! Может, доктор, она врёт? Приехала ко мне из больницы, зная, что я не женат и что память потерял, да и осталась у меня жить?

— А вот так не бывает. Она действительно ваша жена, и дети у вас есть, и жили вы с ней долго.

— Но я не помню, доктор…

— Ну, так расскажите мне, что вы помните.

— А ты меня здесь после рассказа и закроешь.

— Был бы буйным, так и закрыл бы. А тихих… Что их закрывать? Больниц не хватит.

Валентина ждала Дмитрия полтора часа. Наконец он вышел и протянул ей рецепт:

— На, это тебе выписали.

— Мне-то зачем?

— Ты же меня сюда привезла.

— Ради тебя же…

— Ну, это как посмотреть! Мне-то вроде ничего и не надо.

— А мне надо! При живом мужике, а как вдова живу, — хлюпнула носом.

— Замуж выходят не только портки стирать… Тепла хочется, а от тебя холодом несёт, словно и правда меня никогда в твоей жизни не было.

Отпустив Лешего, врач долго сидел, как бы переваривая услышанное. Рассказ показался ему необычно интересным. Назвать больного сумасшедшим он не мог. Но и объяснения всему, что услышал, не находил. Пусть за небольшую свою лечебную практику он многого ещё не узнал, но дебилов и шизиков уже повидал и изучил. Потеря памяти — это одно точно. Но заполнившая эту потерю и пустоту новая жизнь, которой, конечно, не было, поразила его. И навела на размышление. Версия в голове ещё никак не выстроилась, но он почувствовал, что это может быть связано с тем, что случилось несколько месяцев назад.

А случилось ЧП в больнице, и от него пострадали многие, да он и сам получил строгача с занесением. А смену медбратьев, дежуривших в ту злополучную ночь, уволили. Исчезли сразу четверо больных из палаты изолятора. Решётки целы, замки целы, и вахта божилась и плакала, что не спала. Только люди исчезли, будто их и не было. Не растворились ведь они! Днём до исчезновения сотрудник милиции приходил с какой-то женщиной. Та будто обидчиков своих искала. Они поговорили с ним минут десять, попросили показать этих новых больных. Показал он их. А как не показать, когда женщина их полностью обрисовала, даже во что одеты. С ним же они и заходили в изолятор. Но ведь с ним же и ушли! Только утром больные пропали. Запомнилась тогда ему одна фраза той женщины, как будто и не мужикам в странной одежде сказанная: «На зарю надо идти». И этот Леший так же сказал сейчас. Неспроста это! Потом бомж этот, расстрига, тоже что-то о закате плёл и заре. Интересно, знают ли они друг друга…