Тимофей Алексеев - Дети заката

И снова её голос поменял интонацию, снова был шёпот, и её губы почти касались лица Лешего.

— Слово, оно ведь имеет огромную силу, и никогда не бывает пустословия. За каждое слово есть своя цена, которую потом вы вынуждены будете платить. Но и плата бывает разной: от лёгкого шлепка судьбы до огненной ладьи на воде… Но нам с тобой не нужны ни союзы, ни венчания, которые творят люди от имени Бога под куполами с крестами. Нам нужна только наша любовь.

Небо качнулось над Лешим, холодная роса обожгла спину и плечи, а в закатном небе он увидел огромные яркие звёзды…

Утро её разбудило первым лучом. Его не было видно сквозь зашторенные окна — Ведея просто его почувствовала, стала одеваться на утреннюю молитву. Дмитрий старался удержать её, не выпуская руку.

— Пора! Пора! А то заря погаснет!

Солнце вырвалось из плена тумана и тьмы и радовалось своему воскрешению. Яркие лучи его резали глаза Дмитрию, и он жмурился и улыбался. И вдруг как кто толкнул его. Он набрал полную грудь свежего утреннего воздуха и закричал:

— Господи! Хорошо-то как! Доброе утро, земля моя!

— Ну, вот ты и совершил свою первую молитву, Дмитрий… Душа твоя сделала это.

Дмитрий посмотрел на Ведею и засмеялся:

— Разве это молитва? Да и кому мне в одиночестве молиться?

— Отцу Даждьбогу!

— Но я твоих богов не знаю…

— Тогда молись воде, костру и лесу, молись лучам, зарницам и закату! Их видел ты, они вокруг тебя. Всё это те, кому я поклоняюсь. А как зовут — не надобно тебе. Они тебя всегда услышат, хоть словом ты молитву сотворишь, хоть делом, иль мыслями твоя душа произнесёт. Она взлетит… Взлетит твоя молитва к небу! Поверь, она тебя спасёт и путь тебе твой истинный укажет.

Дмитрий вдруг увидел, что глаза Ведеи наполнились слезами. Нет, она не плакала, но одинокая слезинка скатились по её щеке.

— Когда же я уйду и между нами ляжет тоскующая жель, саднящая в душе, напиток приготовь на сон-траве… Горячий мёд вливай в дурманящие травы, водою родниковой раствори и дай под солнцем настояться в меру, вкушай, и этим жертву приноси своим богам, которые повсюду. Меня в душе держи, и, засыпая, ты в сон мой сладостный войдёшь, и мы с тобою вместе будем… И время потеряет власть над нами.

— Как странно говоришь, Ведея… Ты будто бы стихи читаешь.

— Теперь ты посвящён! Тебе я открываю тайну родного языка, которым говорила там, в своем времени, томясь… И жель моя для встреч искала травы. Волхвам поклон, что указали путь. Ведь я тебя ещё из детства знала…

— Я помню это, белка завела…

— Ты был тогда беспомощный и слабый и всё просил не уходить, когда тебя к селенью повела… То первый сон, в который я вошла. Ты сонный шёл, потом тебя несла… Прощаясь у села, лицо твоё облобызала, искусанное жгучим комарьём.

— Так это был не сон? Но мне отец тогда, наверное, не поверил…

— Отец был прав: к тебе спустилась Навь, в которой я приложила все силы. Но я свою черту переступила, закон нарушив Прави. За это наказанье понесу, своё дитя пожертвую я Яви твоих времён, когда его взращу…

— Дитя? О чём ты?

— Твоё дитя, которое ношу… Но может, в наказанье том спасенье земель и веры истинной у руссов? Как знать… На всё есть воля неба!

— Ну, что он сможет сделать один, Ведея?

— Он вам укажет путь! Он оживит в вас дух непокорённого народа. Он будет на земле связующим звеном меж нашими мирами, через него мы будем говорить. Иначе Русь сорвётся в бездну.

— Очнись, Ведея! Тебя я никуда не отпущу!

— Ты будешь мне во сне воистину желанным. Вот только в яви мы не встретимся, не сможем. Теченье времени осталось беспристрастным. У нас оно течёт, у вас же — водопад, летящий в бездну. Он всё смывает на своём пути, все чувства, мысли и желанья, меняя молодость на старость, вращая колесо на жизненной оси… В твоих руках сейчас живая нить, которая с моей переплелась. И мир вокруг небесной благодатью наполнен до краёв, как глиняный сосуд. Мы как бы воспарили к небу, забыв о главном: жизненном и цельном, ради чего нам выпал этот путь… Сейчас мы два крыла одной небесной птицы! Но сколько времени отпущено парить? Когда же огненной десницей взмахнут мечом, перерубая нить? Тебе неведомо, но я-то знаю, — скоро… Как жёлтый лист с берёз, посыплются дожди, и без тебя земля покажется мне голой. Но не зову тебя: приди… Когда огонь возьмёт тела и поиграет пеплом, он от земных оков наш дух освободит. И может быть, тогда не в времени прошедшем он нас с тобой соединит, изменит временну̕ю бездну… На всё есть Божья воля. Но только помни: мы друг у друга вечны в подсознанье! И в новой жизни вновь искать будем друг друга. И так, покуда не разрушится Земная твердь! Покуда греет нас с тобой светило и воды рек журчат и поят землю, мы будем умирать, рождаться, жить и жизнь давать другим, хотя о прошлой жизни не дано нам вспомнить… Но это будем мы с тобой, ведь дух наш вечен! Лишь иногда сверкнёт в уме зарница, что уже жил, любил и помнишь вроде, но всё не связано, расплывчато, как бред иль сон короткий перед утром.

— Но разве нельзя тебе остаться?

— Нет! Теперь пойдём. Роса уже упала и солнечной водою напоила землю, чтоб всё на ней росло, благоухало, чтоб радовало взор и жизнь другим несло. Ты многое узнал, но то ли ещё будет, когда ты сам вникать начнёшь, познать захочешь жизни смысл, блуждать начнёшь во временно́м пространстве, тогда и знания падут к тебе сами собой. Но это всё потом, после того, как я исчезну…

— А может быть, тебя и нет?…

— Так за руку возьми, коли глазам не веришь. Но мой тебе совет: поменьше говори о нас с тобой на людях. Живи, как жил, и памятью живи… Пойдём, охотник…

Лесопатрульный самолёт шёл по малому кругу осматриваемой территории. Видимость была плохая. Дымка от зноя и большого пожара на юго-востоке затягивала горизонт, небо было безоблачным, но с полутора тысяч метров дымка застилала землю. Самолёт шёл, как всегда, над рекой, так как в основном пожары начинались с неё. То рыбаки по неосторожности запалят тайгу, а то по пьяни. Вырвутся из городских квартир, сбегут из-под бабьего контроля, иные даже сети не замочат, да и гуляют суток по двое-трое, потом по бутылкам стреляют. А то и баб чужих прихватят и веселятся. Природа от них отдыхает, только потом — пожары.

Летнаб в кресле второго пилота большим пальцем руки показал командиру спуститься пониже. Шёл уже третий час полёта, и глаза устали. С большой высоты при таком мареве дымточку не увидишь. А прошляпишь при такой сухой погоде — завтра с трех авиаотделений людей не хватит, чтобы потушить. И полетит тогда премия, и месячная, и квартальная.

На подлёте к скитам на Соболёвке увидел небольшое задымление над борами, не тронутыми леспромхозами. Уже по переговорному передал командиру опуститься до пятисот метров. Проходя над каменными вершинами холма, увидел на чистой луговине костры и людей в светлых одеждах.