Дэвид Геммел - Призраки грядущего

— Зачем ты взялся за это дело? — спросил он. — К чему тревожить мертвых?

— Она жива, — ответил Киалл.

— Все равно что мертва, — отрезал Джарел. — На ней теперь клеймо, и здесь ей больше нет места.

— Я думаю иначе.

— Ты всегда был мечтателем. Она так всегда и называла тебя, Киалл, и смеялась над твоими глупыми выдумками. Так вот: не приводи ее обратно, здесь она никому не нужна.

Киалл дрожащими руками поставил кубок на стол и встал.

— Вот что я скажу тебе, Джарел. Когда она вернется обратно, помни: если она услышит от тебя хоть одно худое слово, я тебя убью!

— Ты? — фыркнул Джарел. — Что ж, мечтать никому не возбраняется.

Он с ухмылкой встал с места и подбоченился. Он был на голову выше Киалла и гораздо тяжелее. Киалл двинул его кулаком в лицо, заставив отшатнуться назад. Из разбитой губы брызнула кровь. Джарел разинул рот, но тут же озлился и ринулся вперед — однако длинный нож в руке Киалла остановил его.

Киалл, видя его испуг, улыбнулся.

— Запомни мои слова, Джарел. Хорошенько запомни.

— Ладно, запомню — но и ты запомни: никто здесь не хочет, чтобы женщины вернулись. Что ж ты, им новую деревню выстроишь? Двое из тех, у кого забрали жен, уже успели жениться снова. Еще двадцать семей уехало неизвестно куда. Куда же ты денешь пленниц? Некуда им возвращаться, и никому они не нужны.

— Они нужны мне. Еще как нужны. — Киалл обернулся к Карин: — Спасибо за угощение. — Она не ответила. Он убрал нож и вышел.

Окас сидел, скрестив ноги, под развесистым вязом, сосредоточившись на деревне внизу. Дома расплывались перед глазами, как туман под солнцем. Время перестало существовать. Он видел заполнившие землю ледяные горы. Потом, по истечении многих веков, горы стали медленно таять, и проросла высокая трава. Огромные неуклюжие существа появились в долине, ломая своими тушами молодые деревца. Прошли еще века, и остроконечные холмы сгладились под ветрами времени. Первый дубок пустил корни на южном склоне. На его ветках стали селиться птицы. Они принесли в долину новые семена, и на холмах появилась молодая поросль.

С запада пришли первые люди, одетые в шкуры, с оружием из кости и камня. Они стали лагерем у ручья, убили большого лося и двинулись дальше.

За ними последовали другие, и однажды ясным днем в холмы пришли молодые мужчина и женщина. Мужчина обвел горы рукой и поставил здесь дом с длинной покатой крышей. Трубу заменяли две дыры на гребне — когда выпадал снег, оттуда шел дым. Рядом стали строиться другие пришельцы, а молодой человек, ставший у них главным, постарел.

Потом в долину вторглось дикое племя и перебило всех жителей. Захватчики ненадолго заняли опустевшие дома, но, как все кочевники, не стали задерживаться. Дома сгнили, земля поглотила их, и трава проросла сквозь их основания.

Окас с бесконечным терпением следил за ходом веков, судя о времени по движению звезд. Наконец он увидел дома, какие строят теперь, и направил свой дух к деревне. Он подумал о Киалле, и его потянуло к домику на западной стороне. Окас увидел рождение мальчика, гордую улыбку на лице усталой матери, счастье в глазах отца, бережно принявшего сына на руки.

Время бежало мимо Окаса. Мать умерла от лихорадки, когда мальчик только начал ходить. Отец поранился, получил заражение крови и тоже умер. Мальчика вырастили чужие, и он встретил темноволосую девочку по имени Равенна.

Наконец настал день набега, и в деревню ворвались надрены, размахивая мечами и копьями.

Окас отвел взгляд от сцены побоища и подождал, пока надрены не вернулись с пленницами в холмы, где стояли наготове повозки с цепями и веревками.

Он шел за ними сто миль до огороженного частоколом селения — потом видение померкло.

Окас открыл глаза и потянулся, подавив стон от боли в застывших суставах. Ветер холодил кожу.

Окас смертельно устал. Но ему нужно было совершить еще одно странствие. Зов был силен — Окас уступил ему, дух снова вышел из тела и полетел через степь. Горы с этой высоты, окутанные снегом и облаками, были прекрасны. Окас снизился над самой высокой из них и сквозь камень проник глубоко во тьму. Он оказался в пещере, где на стенах мерцали факелы и у маленького костра сидел старик. На морщинистой шее висело ожерелье из львиных зубов, жидкая седая борода казалась неосязаемой словно дым. Он открыл глаза, посмотрел на Окаса, и Окас увидел в этих темных глазах такую боль и печаль, что едва не заплакал.

— Здравствуй, брат, — сказал Аста-хан. Судорога свела его лицо, и он вскрикнул.

— Чем я могу тебе помочь? — спросил Окас. — Что с тобой творится?

— Они убивают моих детей. Тут ты ничем не поможешь. Скоро они пошлют сюда свое воинство, и вот тогда мне понадобится помощь. Слетятся демоны, а у меня не хватит сил, чтобы отправить их назад в преисподнюю. Но с тобой мы сможем осилить их.

— Тогда я приду, брат, и приведу помощь.

— Призраков Грядущего?

— Да.

— Думаешь, они придут, если ты попросишь?

— Думаю, придут.

— Их встретят здесь неописуемые ужасы. Демоны воплотят в жизнь худшие их страхи.

— Они придут.

— Почему ты решил помочь мне? Ты ведь знаешь, чего я хочу, — ты все знаешь.

— Не всё. Всего не знает ни один человек.

Аста снова закричал и скорчился на полу. Окас тихо ждал, когда старый шаман распрямится и вытрет слезы.

— Теперь они убивают малышей — я не могу отгородиться от их мучений.

— И не нужно. Поди сюда, возьми меня за руку.

Дух Аста-хана воспарил ввысь. Духовный облик был моложе и крепче телесного. Окас взял его за руку, переливая в шамана свою силу.

— Почему? — снова спросил Аста. — Зачем ты это все делаешь?

— Быть может, я делаю это не ради тебя.

— Ради кого же? Ради Тенаки? Он не был твоим господином.

— Главное, что я это делаю. А теперь мне пора вернуться в свою плоть. Когда будет нужда, я приду.

Киалл кипел от гнева. Пока путники ждали Окаса на опушке леса, юноша подсел к Чареосу и начал изливать ему душу, но тот оборвал его, сказав:

— Пойдем-ка со мной.

Зайдя в лес так, чтобы их не слышали другие, Чареос обратил к Киаллу гневный взор и суровое лицо.

— Не изводи на меня попусту свое праведное негодование, мальчик. Когда налетели надрены, ты бездействовал, и твои односельчане тоже. Понятно, почему они не хотят видеть пленниц, — это все равно что заглянуть в зеркало и увидеть там собственную трусость. Зачем им этот живой укор перед глазами? Каждый раз, проходя мимо пострадавшей, они вспоминали бы о собственном несовершенстве. И довольно ныть по этому поводу.

— Чего ты злишься? Разве нельзя объяснить спокойно?

— Объяснить? — Чареос возвел глаза к небу, и Киалл не сразу понял, что он пытается сдержать себя. Наконец он сел и указал Киаллу место рядом с собой. — Нет у меня времени объяснять тебе каждую мелочь, Киалл, да и охоты тоже. Я всегда полагал, что человек должен мыслить самостоятельно Если он полагается на суждения других, собственные его мозги делаются никуда не годными. Ты спрашиваешь, почему я злюсь? Давай разберемся. Как по-твоему, откуда надрены знают, что в такой-то деревне есть много молодых женщин?