Дэвид Геммел - Легенда о Побратиме Смерти

Зибен оглядел старый лабаз. Ниоба и другие надирки вымели из него пыль и паутину, отмыли грязь и развесили по стенам пять фонарей. Только один пока горел, озаряя дрожащим светом только что созданный лазарет. В северном конце помещения стояли две бочки с водой, рядом — два длинных стола. Зибен осмотрел разложенные там инструменты — старые щипцы, три острых ножа, несколько кривых роговых игл и одну прямую, из стали. Руки у поэта дрожали.

— Здесь есть все, что тебе нужно, поэт? — спросила Ниоба, ставя на стол коробочку с нитками.

— Нам понадобятся еще одеяла и миски.

— А миски зачем? Если у раненого есть силы на еду, он и сражаться может.

— Раненый человек теряет кровь, а с ней и силы. Вода и пища помогут ему окрепнуть.

— А почему ты дрожишь?

— Мне трижды приходилось помогать лекарям. Однажды я даже зашил рану на плече. Но мои познания в анатомии... в строении человеческого тела... очень ограниченны. Я, например, не знаю, что делать с глубокими ранами в живот.

— Да ничего, — просто сказала Ниоба. — Глубокая рана в живот — это смерть.

— Очень утешительно! Вот меду бы достать. Он очень полезен, особенно если смешать его с вином, — предохраняет раны от заражения.

— Пчел-то нет, поэт. А раз нет пчел, нет и меда. Зато у нас есть сухие листья лорассия. Они облегчают боль и навевают сны. Еще есть корни хакка, отгоняющие синих демонов.

— Синие демоны? Это еще что?

— Много же ты знаешь о ранах. Это невидимые дьяволы, которые проникают в распоротую плоть и делают ее синей — она начинает дурно пахнуть, и человек умирает.

— Ага, гангрена. И как же пользуются этими корнями хакка?

— Делают примочку и кладут на рану. Она очень скверно пахнет — демоны не любят ее.

— А не знаешь ли ты средства от дрожи в руках?

Ниоба засмеялась, и ее рука скользнула в низ его живота.

— Как же, есть отличное средство. — Она обхватила Зибена левой рукой за шею, пригнула его голову вниз и поцеловала. Сладостное тепло ее языка вызвало в нем возбуждение. — Посмотри теперь на свои руки, — сказала она, отстранясь. — Хорошее средство, правда?

— Не могу с тобой спорить. Куда бы нам пойти?

— Никуда. У меня много дел. Ши-сай вот-вот родит, и я обещала помочь, когда отойдут воды. Но если ночью руки у тебя опять задрожат, приходи — я буду у северной стены.

Она поцеловала его снова и ушла. Зибен в последний раз оглядел свой лазарет, задул фонарь и тоже вышел. Работа продолжалась и при луне — чинили настил западной стены около трещины. Незанятые надиры сидели у костров. Друсс говорил с Талисманом и Барцаем, стоя на стене над воротами. Зибен хотел было подняться к ним, но понял, что не желает больше слышать о войне и смерти. Его мысли все время возвращались к Ниобе. Она не походила ни на одну из женщин, которых он знал. Увидев ее впервые, он счел ее довольно привлекательной — не более. Но смеющиеся глаза надирки заставили его пересмотреть свое мнение, хотя она и бледнела рядом с красотками, побывавшими в его постели. А после каждого их любовного соития он находил ее все более красивой. Это было какое-то колдовство. Все прежние любовницы представлялись Зибену замарашками рядом с ней. Пока Зибен размышлял, к нему подошли двое воинов, и один обратился к нему по-надирски.

— Простите, ребята, я не понимаю по-вашему, — криво улыбнулся Зибен.

Тот надир, что повыше, свирепый на вид, с узкими злыми глазами, указал на своего товарища и сказал:

— Он больной.

— Больной, — повторил Зибен.

— Ты лекарь. Лечи его.

Зибен посмотрел на второго надира. Тот был серый, глаза у него ввалились, и он крепко сжимал зубы.

— Идем туда, — сказал первый и ввел друга в лазарет.

Зибен с упавшим сердцем вошел вслед за ними, снова зажег фонарь и направил их к столу. Больной стал стаскивать с себя выцветшую красную рубаху, и у него вырвался стон. Высокий помог ему, и Зибен в мерцающем свете фонаря увидел на спине у больного шишку величиной с небольшое яблоко. Кожа вокруг нее вздулась и покраснела.

— Режь, — велел высокий.

Зибен знаком велел больному лечь на стол и осторожно ощупал опухоль. Больной замер, но не издал ни звука. Опухоль была твердой, как камень.

— Неси фонарь сюда, — приказал Зибен высокому.

Тот повиновался, и Зибен рассмотрел нарост получше. Потом взял самый острый свой нож и собрался с духом. Он не имел понятия, что это за опухоль — она походила на громадный нарыв, но вполне могла быть и раковой. Однако ясно было, что выбора нет — оба надира ждали от него каких-то действий. Зибен приставил острие ножа к опухоли и нажал. Из разреза брызнул густой желтый гной, и кожа лопнула, словно кожура гнилого плода. Воин издал глухой, нечеловеческий вопль. Зибен отложил нож и сдавил шишку. Оттуда снова пошел гной, теперь смешанный с кровью. Больной вздохнул и обмяк. Зибен набрал из бочки воды в деревянную плошку, вымыл руки и вернулся к больному. Чистая кровь сочилась из трехдюймового разреза на стол. Зибен очистил рану мокрой тряпицей, велел надиру сесть, заткнул отверстие клочком полотна и завязал, обмотав бинт вокруг пояса. Больной сказал что-то по-надирски своему спутнику, и оба молча вышли. Зибен сел, проговорив ему вслед:

— Не за что, мне это доставило удовольствие, — но не настолько громко, чтобы уходящие надиры могли его услышать. Он снова погасил фонарь, вышел через боковую дверь и оказался около входа в гробницу. Ниоба была занята, ему заняться было нечем — он открыл дверь и вошел.

Что-то в этом месте не давало ему покоя, вот только он не мог понять что. Взгляд Зибена остановился на черной железной плите, вделанной в гроб. Чиадзийская надпись состояла частично из букв, частично из иероглифов. Талисман говорил, что написано здесь следующее:

Ошикай, Гонитель Демонов, великий воин.

Зибен стал на колени перед табличкой и стал рассматривать знаки. Они были глубоко врезаны в металл и ни о чем ему не говорили. Раздраженный тем, что задача ему не дается, поэт вышел из гробницы, поднялся на северную стену, присел на парапет и стал смотреть на освещенные луной далекие горы. Мысли вновь обратились к прекрасной Ниобе, и он тщетно прислушивался, не запищит ли новорожденный. «Имей терпение», — сказал он себе, достал из кармана лон-циа и посмотрел на женский профиль, вырезанный на нем. Она тоже была прекрасна. Зибен перевернул медальон, глянул на портрет Ошикая и сказал:

— Уж очень много хлопот ты доставляешь для человека, умершего десять веков назад.

И тут его осенило...

Он сбежал вниз, вернулся в гробницу и снова присел перед табличкой. Сверив слово «Ошикай» на ней с тем же словом на лон-циа, он увидел в имени на таблице два лишних одинаковых знака. Присмотревшись к ним, Зибен заметил, что они врезаны глубже, чем все остальные.