Мария Семёнова - Бусый Волк. Берестяная книга

Бусый вздрогнул, беспомощно отыскал глазами дедушку Соболя, которому первому хотел поведать осенившее, да вот нелёгкая дёрнула за язык. Что ж, деваться было некуда, и Бусый храбро ответил:

— О том, дедушка Бронеслав, что на всё можно посмотреть справа, а можно и слева, и которая сторона воистину правая, вовек не узнать. Ну, хоть про камень вот этот: он наполовину остыл или наполовину ещё горячий?

Барсук дёрнул мокрой бородой, открыл рот и закрыл, не придумав, чем осадить разговорчивого юнца, а мальчишка продолжал:

— Вот и наши деревья… Можно так молвить: сгубила их Змеёнышева нечистота, кабы где не прилипла!.. Да!.. А можно инако… — И Бусый выдохнул жарче банного пара, всей силой души: — Они же, хранители наши, за нас стояли стеной! Они первыми удар приняли, от нас его отводя! — Сглотнул и докончил: — Они там живые ещё лежат… за нас умирают… А мы судим тут, много ли скверны на них!

Теперь на него смотрела вся большая общинная баня. Бусого затрясло. И с чего это он взял, будто Посвящение произойдёт в один особо избранный день, назавтра после которого в его жизни станет всё по-другому — равным звать примутся, а слово его — слушать и чтить?.. Не-ет, тот избранный день Посвящение лишь довершит. Того прежде эту честь ещё заслужить потребно. И в том числе — речами в мужском кругу. Разумными и достойными…

Севрюк ободряюще хлопнул Бусого по плечу, переглянулся с Соболем.

— Доброй крови не спрячешь, как и дурной, — проворчал он, невольно отвечая на мелькнувшие кувырком мысли Бусого. — У твоего мальца, Соболь, все были разумом пригожи: и прадед, и дед, и отец… когда таким же отроком бегал. Да ещё и не боялись объявить, что в груди накипело.

И в это время Бусый, как порою бывало с ним от душевного напряжения, внутренним слухом уловил обрывки мыслей находившихся рядом. Сегодня — особенно отчётливо, может быть, потому, что кругом была родня. Или это банный пар истончил завесу, дал Бусому подслушать то, что каждый таил сам для себя?

«Да уж. Дед Ратислав вон всё своим умом жить хотел, и много ли нажил? Отраду вдовицей оставил, дочь — дурочкой, а и сынка не сберёг…»

«И внук в ту же породу. Не приведи Соболь мальца к нам в деревню, не было бы ни Змеёныша, ни его Следа…»

«И поди знай, что ещё за беды через него припожалуют?..»

Все голоса бубнили одинаково невнятно и глухо, поди догадайся, где чей. Бусому стало холодно в натопленной бане, кожа пошла пупырышками. «Мама… — Да не та мама, которую он тщился спасти, дотянувшись ей на выручку сквозь чужую память, а Митуса Белочка, чьи объятия совсем недавно были для него утешением и нерушимой стеной от любой беды и обиды. — Мама…»

«Глупенький, — ответил ему неведомо кто и неизвестно откуда, он не разобрал даже, мужчина или женщина, и почему-то подумалось о Горном Кузнеце, сидящем на берегу задумчивого ручья, в котором кружатся щепки. — Мысли, они на то и мысли, чтобы не всякую высказывать вслух. Есть думы, как сор, да язык на то и не помело, чтоб мести что попало вон из избы. Тебе вслух хоть слово сказали? Деда и отца твоего оскорбили? А и неча подслушивать, самому чтобы не обижаться потом…»

О н повел плечами, проверяя телесную готовность. Руки сами собой потянулись распустить косы, расчесать их гребнем, как это сделает любой венн, готовясь свершить судьбоносное дело. Он ещё не успел полностью привыкнуть к тому, что имя, облик, веннский обычай остались для него в прошлом. К тому, что его родом и племенем была теперь большая семья Владыки Мавута, а другой семьи — больше нет и больше не будет.

Видят Боги, не случалось ещё у Владыки прилежней ученика! В пятнадцать лет хочется всего и сразу, ожидание длиной в полдня кажется невыносимой вечностью, а он ждал много долгих седмиц. Каждый вечер, валясь с ног после уроков Владыки, перед тем как позволить себе провалиться в недолгий сон, заставлял себя вспоминать лица булычей.

Косорыл, с которым он совладал едва-едва и наполовину случайно.

Голсан а , Боб ы ня, Лисутка, Меньшак… Вожак Булыма…

«Кто из вас пустил ту стрелу?..»

Он перебирал про себя, как нанизывал, имена этих людей. Назвища у них были, что говорить, одно к одному. Впрочем, если на то пошло, у него самого нынче имени не было вовсе. Может, отец Мавут наречёт. Если он заслужит.

Несколько раз глубоко вздохнув, он скрутил свою ярость в тугой комок, чтобы не мешала ему, не застилала слух и глаза, а разворачивалась неторопливой пружиной и давала силы для боя. Он должен был остаться в живых. У него и кроме Булымичей ещё были кровные должники.

Он улыбнулся очень нехорошей улыбкой, положил наземь копьё, отцепил от пояса меч и боевой нож. Снял кольчугу и расстегнул подкольчужник, оставшись в одной полотняной рубахе.

И, не оглядываясь, зашагал по дороге к вельхской деревне. Холодный осенний воздух овевал разгорячённое тело.

«Пусть вернётся тот день. Тогда я тоже был без оружия. Кто из вас пустил ту стрелу?»

Мавут покачал головой, но ничего не сказал.

Всадники молча рассыпались влево и вправо, обтекая деревню.

Резоуст вопросительно взглянул на Мавута, дождался его кивка и тоже тронул коня.

Деревня была совсем небольшая — всего четыре двора. И очень небогатая. Поневоле спросишь себя, что бы делать булычам в подобном углу? Что они надеялись здесь продать?

Может, прялки и колыбельки из такой же деревни? Горшки и ткани из обоза, остановленного разбойниками?

— Булыма! Слышь, Булыма! Чужие идут! Двое! Один конный, при луке и мече!

Кричал Меньшак. Он держал в руках трепыхающуюся курицу. Вторую протягивал ему какой-то вельхский парнишка. Увидев чужих, подросток бросил курицу и кинулся бежать за сарай. Меньшак при виде оружного всадника тоже сперва оробел, потом пригляделся и узнал Резоуста.

— Булыма! — снова закричал он, обернувшись. — Иди, тут Резоуст пожаловал! Вернулся никак!..

Разбойник не договорил. Бывший венн, которого Меньшак даже не принял в расчёт, мимоходом выдернул из плетня толстый кол и, не размахиваясь, швырнул его низом, метя Булымичу по ногам.

«Может, это ты стрелял?..»

Небрежный с виду бросок на деле был страшен, кол загудел на лету, и Меньшак упал, точно из-под него кто выдернул землю. Левая нога оказалась сломана, обломок кости вылез наружу. Булымич, не заметив, попытался подняться, и… тут только несусветная боль достигла сознания.

— А-а-а-а-а!..

Крик оборвался так же резко, как и начался. Юный воин взял Меньшака левой рукой за волосы, запрокинул ему голову и ударом десницей сбоку в подбородок сломал шею.