Валерий Казаков - Холопы

– А люди это знают? Какой ужас! Здесь не бежать, а кричать над... – Тут широкая потная ладонь закрыла ей рот.

– Молчи, глупая! Какое «кричать», надо бежать подальше, пока целы! Бежать к своим, забрать твою матушку – и в Объевру, от всех этих безумств и варварства. Питекантропы, чтобы остаться у власти, готовы взорвать атомную бомбу на своей территории, погубить тысячи людей...

Маша отчаянно мотала головой, пытаясь освободиться, воздуха не хватало. Широкая ладонь Еноха плотно закрыла ей не только рот, но и ноздри. Перед глазами даже закружились мелкие светящиеся точки, а его голос становился все глуше, еще немного – и сознание могло покинуть ее. «Он меня сейчас убьет...» – проплыла в мозгу мысль, медленная и ленивая, как рыба.

Почувствовав неладное, Енох раздраженно убрал руку, девушка судорожно втянула в себя спасительный воздух и зашлась громким кашлем. Из глаз брызнули слезы.

– Ду...ду...рак! Чть не задушил...

Сверху, со стороны лагеря, вспыхнул яркий фонарь, и свет осторожно заскользил по прибрежным кустам. Енох проворно сгреб еще не пришедшую в себя Машу и силой уложил за большой камень, примостившись рядом. Белый круг медленно скользнул над их головами и проплыл дальше.

– Ну все-все... Прости, прости... пожалуста! – торопливо целуя ее соленые от слез глаза и щеки, зачастил он. – Ты обязана меня слушать, я знаю, что и как надо делать. Когда все начнется, разбираться не будут, кто ты и что ты! Всех превратят в пыль. А так у нас есть еще возможность, главное – добраться до Генерал-Наместника и предупредить его. Я знаю, что ты думаешь обо мне! Ну и пусть! Может, ты и права, только я не бог и не собираюсь ценой своей жизни спасать мир. Пойми, они обречены, а у нас есть еще шанс вырваться из западни. Верь мне, у меня есть все для нашего счастья, все! Не будет титула и креста – это, конечно, плохо, зато жизнь спасем. – Он перевел дыхание и замолчал, прислушиваясь. Стрекотали кузнечики, да билась о камни вода. – Чуть-чуть посидим, пусть в лагере все успокоится, и потихоньку уйдем, ясно?

Маша сидела на мелкой сухой гальке, шмыгала носом и чувствовала, что все ее существо отчаянно протестует против этого плана, что ее настораживают и отталкивают слова возлюбленного. Его забота об их совместном будущем превращалась в ее глазах во что-то шкурное, мелкое, построенное на слезах и смерти других людей.

«Да как же с этим жить? Дашка сгорит заживо... А как же Макута, а все остальные, и не только разбойники, а те, кто живет в горных селах и аулах? За что? Надо немедленно что-то делать!»

Она выглянула из-за камня, в лагере уже гасили костры и керосинки. Еще немножко – и все уснут, уснут последним сном.

– Енох, милый! Я никуда отсюда не пойду и тебя не пущу. Ты не знаешь окрестных гор, не веришь в древних духов, их стерегущих. Ты просто не дойдешь, заплутаешь, собьешься с тропы, угодишь в пропасть или, того хуже, к ханьцам в лапы, а это будет пострашнее, чем помереть здесь от бомбы...

Еноха трясло мелкой дрожью.

– У меня есть компас, карта, оружие и Юнькин жеребец, отпустим поводья, он сам нас куда надо приведет.

– Эх ты, городская голова! – забыв прошлую обиду, вздохнула девушка. – Взрослый, а деревенских знаний кот наплакал. Не пойдет конь без хозяина никуда. Ты на него сядь, попробуй! Домой, к маменьке, лошадь только тогда сама потянется, когда почует правильную дорогу. А где ты ее, правильную, ночью, да что ночью, даже днем, в этих горах найдешь? Выбрось глупую затею из головы! Но не это главное, надо что-то придумать, чтобы людей спасти! Ты же умный у меня, пойдем к Макуте, посоветуемся, что-нибудь и придумаем...

– Да наверняка твой Макута со своими подручными и тем лазутчиком давно деру дали! – со злостью отмахнулся Енох. – Если б они что-то собирались предпринять, давно бы уже народ подняли, а так посмотри: кругом тишина и благодать, как на кладбище.

Тишина действительно была безмятежной. Над головами тихо мигали крупные горные звезды. Казалось, все вокруг вечно и блаженно в этом подлунном мире, и нет нигде ни слез, ни горя, ни смерти. Наверное, когда-то так и было, пока не появился под этим вечным небом человек. Ну почему, Господи, у Тебя эти горы, ручьи, цветы и птицы получились лучше и совершеннее, чем венец творения? Ответь, Господи! Но немы уста Бога, и только два божьх подобия с колотящимися от неизвестности и страха сердцами сиротливо прятались за камнем на берегу горного и пока еще безымянного ручья. Там, намного ниже, слившись с десятком своих братьев и сестер и вобрав в себя их силу, он глухо забурлит на перекатах нелюдимым и великим именем Чулым. Чем-то вечным, как это небо и горы, веяло от этого слова, далеко в веках потерялся его истинный смысл. Миллионы людей со своими богами и безбожием приходили на его берега, чтобы убивать друг друга, рожать детей, смеяться, петь свои песни и снова убивать! Зачем и почему? Молчало небо, наивно, как миллионы глаз, мигали звезды, еле слышно журчал еще бессильный Чулым, а незримая пропасть, как рваная трещина, уже разделила еще недавно любящие сердца.

– Ну как знаешь! Убеждать тебя у меня нет времени.

Еноха трясло все сильнее. Чувствовалось, что он на грани нервного срыва, Маше опять стало немного страшно, и она слегка отстранилась от буквально на глазах меняющегося в лице возлюбленного.

– То, что ты несешь – чистой воды безумие! – в бешенстве выкрикнул он. – Я просто удивляюсь, откуда это в тебе! Ты же дворянка! Кого ты собираешься спасать? Этот сброд, этих ничтожеств, которые, как покорная скотина, раз в четыре года плетутся на приемные пункты избирать готовых в любую минуту ими поступиться Преемничков? Да покажи ты им портреты всех восьми, никто из них и не узнает, кто который. Быдло оно и есть быдло, ясно тебе? И страна эта проклята, проклята! Может, с ней действительно так и надо, бомбу на голову и конец! Я предлагаю тебе в по-след-ний раз! – Енох судорожно сглотнул слюну. – Пошли со мной, силой тебя вести я не собираюсь, да и на черта мне такая жена, которая упирается, как ослица, и готова предать любимого, променять его и свою жизнь на милосердие к каким-то бандитам и подонкам!!! Пошли!

Маша сжалась в комок, безудержные рыдания, нелепые и бессильные, словно мычание теленка, гасли в бормотании близкой воды. Теперь ей стало по-настоящему страшно.

– Пошли, я сказал! – истерично взвизгнул Енох и больно дернул ее за руку. – Да ты просто дура! Ведь я же тебя здесь все равно не оставлю! – Он злобно оскалился и еще больнее сжал Машину руку. – Ты ведь очертя голову побежишь к своим портяночникам все рассказывать, евразийка поганая! Как я сразу не додумался, что ты с твоей теткой из этой безумной породы! – Совсем рядом с Машей, в темноте, топталось и подпрыгивало на месте совершенно незнакомое ей злобное существо, выплескивая на бедную, доверившуюся ему девушку потоки скверны. – Хочешь быть героиней, мученицей, спасительницей?! Нет уж, гадина! Никому ты не достанешься! Я у тебя первый был, я и последний! Слышишь, сука, слышишь?! – и тяжелая рука с зажатым в ней камнем опустилась на ее голову. – Лю-блю! Лю-блю! – утробно, по-звериному хрипел Енох, нанося все новые удары.