Валерий Казаков - Холопы

Макута только сейчас с любопытством принялся рассматривать пленного. «Человек как человек, – подумал он, – только сухой и жилистый, словно из корневища выструганный, не садани его Юнька бревнышком, мот, и десяток моих архаровцев с таким-то не совладали бы. Прав Сар-мэн, такие голуби еще не залетали в наши дикие и скособоченные края. Ишь ты! Все встрепенулось в поднебесном мире с этой треклятой Шамбалкой! И надо же такому сделаться, что лазы ее секретные открылись в моей местности! Вон бабка-то говорит, что страна сия тайная простирается подо всей землей-матушкой. А напасть, вишь ты, на одного меня со товарищи! Хорошо хоть, вскорости затворятся все эти лазы, и никаким шишом туда не пробьешься, хоть все горы с места посдвигай».

Пленный зашелся тяжелым надрывным кашлем: видно, сделав слишком жадный глоток из медной кружки, он поперхнулся, и вода, попав в гортань, вызвала настоящий приступ удушья.

«Не задохся бы, – глядя, как Сар-мэн колотит по спине хватающего ртом воздух шпиона, подумал Макута. – Чудна наша жисть, только что он его сапогом охаживал, а уже, гляди ты, опекает, ровно брата. И пошто такой резкий переход к бывшему ворогу у ватажных людей есть, а у казенного войска нету? Те уж ежели затеют каку казню, так со всех живьем шкуру посдирают, а в плен захватят, не легче будет – та же казня, токи медленна, голодом да мордобоем изведут. Все ж какой-то нелюдской дух в государственных людях живет, равно как и в самой державе, токи попади им в лапы – и все, пиши пропало. Все энти байки про справедливости и гуманности законов вмиг из мозгов вылетают. Покеда ты с законом нос к носу не ссунешься, можно еще во что-то верить, а как на своей шкуре почуешь его подлое касательство, тут уж все. Не могут быть человеками государевы люди, им не дают, а кто и как, нешто разберешь? Главное, у нас дикость така от веку, и нету тому ни конца, ни исправления».

– В лагере вашем находится лазутчик с тайной миссией, – отдышавшись, выдавил из себя пленник. – Мы были посланы Костоломским для обеспечения связи с ним и... – Беднягу опять начал бить кашель.

– Да не колоти ты его так, зашибешь! – атаман сноровисто перехватил руку подопечного, готовую в очередной раз грохнуть по содрогающейся спине.

Откашлявшись, отсморкавшись, по-детски размазывая по лицу слезы, пленник с вымученной благодарностью принял из рук Сар-мэна кружку.

– Ты тихо, махонькими глотками, а то не ровен час задохнешься. Глотка-то у тебя помята, – поучал Макута. – И кто ж таков этот лазутчик?

– Да вот этого любовница, – не поднимая лица, сдавленно ответил тот и указал кружкой на стоящего рядом Сар-мэна.

– А, сука! – взревел бандит и что есть силы саданул по ней ногой.

Кружка, блеснув на солнце донышком, улетела прочь, остатки воды обдали опешившего от неожиданности атамана. И не толкни Митрич как-то по-иезуитски Сар-мэна в спину, неизвестно, чем бы все это обернулось для только что избавившегося от петли. Подручный бея растянулся во весь свой немалый рост на земле у ног атамана, который, придавив его сапогом, нагнулся и прошипел:

– Еще раз ты откроешь пасть, где не след, порешу... Что, от бабьей сласти последние мозги через хрен вытекли? Вставай и не дури, а то велю скрутить и под стражу посадить.

– Ты уж его извиняй, – убрав со спины присмиревшего разбойника ногу, обратился к чужаку атаман. – Дела сердешные, сам должон понимать. Точно подружкуетесь, коль так колотите друг дружку.

– Пока что это он меня колотит, – осмелел пленник, с опаской глядя на поднимающегося с земли обидчика.

– А кто знат, мот, до ночи и ты его отметелить успеешь, – деланно хохотнул атаман. По всему было видно, что информация о сармэновской пассии очень его озадачила. – Говори, мил человек.

– А что здесь говорить, девка эта, вернее женщина, – поспешил исправиться лазутчик, косясь на Сар-мэна, – давний личный агент шефа, он ее на свой крючок или она его на свою закорючку подцепила, точно не знаю, однако вместе они чуть ли не с ее школьных времен. Отчаянная и верткая бестия, каких она только дел ни делала, в каких передрягах ни бывала – все как с гуся вода, а главное, она всегда выполняла то, что поручали. Одно время все опричники Объевры на ушах стояли, безуспешно ловили мужиков-диверсантов вместо миловидной девочки-студентки. С ней не всякий мужик может тягаться. Ну не гляди ты на меня зверем! – обратился он к натянутому, как струна, помощнику атамана. – Все, что я говорю, правда. Мою группу сюда забросили для обеспечения Эрмитадоре условий по проведению спецмероприятия. – Опричник замолчал, словно прикидывая, следует ли быть до конца откровенным с этими чуть было не убившими его людьми.

– Негоже на полуправду съезжать, не по-людски это, – почуяв его сомнения, подбодрил Макута. – Так что она должна сделать в Шамбалке?

– А вы откуда знаете?! – воскликнул пленник и, не дождавшись ответа, четко, по-военному выпалил: – Она должна ее взорвать!

– Что?! – вскочил со своего места атаман. – Как взорвать?! Чем? Это ж горы, здесь рви – не перервешь!

– А ей все горы рвать и не надо. Вот этот водопад и пещеру под ним в пыль пустить и все. – Он махнул рукой в ту сторону, откуда доносился усилившийся к вечеру шум падающей воды.

– Да хотя бы и эту отдельную горуху подорвать! Это же пропасть сколько всего надобно!

– Все мы ей доставили, главное – в пещеру пронести...

– И чо эт за бомбина должна быть, тоннов на пять, что ли? – подал голос Сар-мэн.

– Какие тонны, когда уже есть и килотонны и мегатонны... – пожал плечами пленник.

– Ты не умничай! – переминаясь с ноги на ногу, перебил его Макута. Топтаться атаман начинал только в минуты самого сильного напряжения или предчувствуя смертельную опасность. Как это получалось, он не знал, ноги почему-то сами начинали пританцовывать.

– А я и не думаю, мы доставили сюда два ранцевых ядерных боезаряда, если взорвать хотя бы один – мало не покажется! Я уже не говорю о последствиях радиационного заражения местности. На десятки километров вокруг все будет фонить и сеять гибель, так что в эти края ни одна падла не сунется лет двести!

– А люди-то как?! – вскрикнул Макута, а после мотнул головой, словно устыдившись своей наивности, и зло сплюнул.

– Эх, атаман, когда решается судьба Отчизны, жизни людей в учет не берутся, наоборот, чем больше перебьют, тем светлее и долгожданнее будет победа, а главное, в памяти людей останутся боль и страх. Страх – великий управитель! Отсюда и народное: уж как-нибудь потерпим, лишь бы войны не было. Чего стоит моя или ваша жизнь, когда всему заведенному в стране миропорядку грозит разорение, тут другая целесообразность вступает в силу, и никто ей противостоять не сможет...

– Сможет! – словно придя в себя, напористо перебил его Сар-мэн. – Вот ты предпочел остаться живым, а не болтаться на суку, а ведь неробкого, видно, десятка, труса праздновать не привык, значит, осечка в военном мозгу произошла. И я, и атаман наш, и все люди окрестные молча, как бараны, на бойню не пойдут. – Бандит говорил ровно и почти вдохновенно, куда девались напускная бравада и приблатненность. – А с Эрми мы сами разберемся, прав ты в своих историях или не прав, я тебе не судья, меня ее прошлое не интересует, как и ее – мое, а и у меня оно, поверь, не сахарным было. Ты вот ответь, где эти ядерные рюкзаки и как девка могла их взорвать и живой остаться?