Антон Грановский - Падшие боги

– Точно. – Глеб ухмыльнулся, поднял правую руку и насмешливо отчеканил: – Здравствуй, Винниту, сын апачей! Белый охотник приветствует тебя!

На крыльцо вышла Ольстра. Протянула Глебу какую-то громоздкую темную штуковину, пахнущую кожей.

– А это тебе от меня, – сказала она, смущенно улыбаясь.

– Что это? – не понял Глеб.

– Колчан со стрелами и лук в чехле из барсучьей кожи. Я сама сделала.

– Спасибо, но… – Глеб улыбнулся. – Я ведь все равно не умею из него стрелять.

– Научишься. Только будь осторожен, я смазала стрелы ядом. Поцарапаешься – и тебя уже ничто не спасет.

Глеб покосился на оперенные стрелы и вздохнул: «Час от часу не легче».

Однако на этом сюрпризы не закончились. Едва Глеб успел пообвыкнуться с новой одеждой, как Вакар потянул его в кузню.

– Пойдем, кой-чего покажу.

В кузне Вакар закрыл дверь на крюк и взглянул на Орлова.

– Штуковины простые, но в ратном деле незаменимы, – сказал он. Затем выдвинул неприметный ящичек и достал небольшой нож странной обтекаемой формы, сделанный из белого металла.

– Что это? – спросил Глеб.

– Метательный нож, – объяснил кузнец. – Я называю его «летуном». Ежели эту штуку посильнее бросить, можно башку вместе с шеломом расколоть. Гляди!

Вакар размахнулся и швырнул нож в деревянную доску, висевшую на противоположной стене. Летун со стуком пробил доску насквозь.

Кузнец прищурился:

– Видал? Кидай как хошь, все одно воткнется.

– Классный дивайс! – похвалил Глеб.

– Еще бы. Летун – оружие смелых. Вогулы называют его «трумбаш».

– Он сделан из белого железа?

– Точно! Вообще-то я его из четырех желез варю. А белый он из-за серебра. Лезвие закалено в трех наговоренных водах. С восьми саженей мой летун прошьет человека, будто кусок масла. Дам тебе пять штук. Возьмешь?

– Возьму.

– Я закреплю их тебе возле рукояти щита, – сказал кузнец. – Так делают вогулы. Есть у меня, Глеб, еще одна вещь. Но не простая, а чудна́я.

Вакар прошел к двери, откинул крюк, приоткрыл ее и позвал:

– Трезорка!

Собака вбежала в кузню и закружила вокруг кузнеца, виляя хвостом и подтявкивая.

– Ну-ну! – урезонил собаку кузнец. – Будет тебе скакать!

Он прошел к деревянному шкафчику, навешанному на стену, открыл дверцу и достал круглый золотистый предмет размером с куриную голову. Повернулся и показал его Глебу.

– Дочка притащила из Гиблого места. Там, я слышал, много чудны́х вещей находят. Это одна из них.

– А что твоя дочка делала в Гиблом месте? – удивился Глеб.

– Ходила по грибы и заплутала. Два дня по лесу кружила, пока дорогу домой нашла.

Он вложил шарик Глебу в руку сказал:

– Эта вещица ей жизнь спасла. Волколаки и оборотни ее пужаются. Правда, от упырей она не помогает. Видишь сбоку пупырушку? Нажми-ка на нее.

Глеб нажал. Ничего не произошло, но собака, которая вертелась под ногами, заскулила и, в ужасе отскочив, забилась в угол. Глеб увидел, что из носа у кузнеца на губу стекла струйка крови. И тут же почувствовал что-то теплое и у себя на губе.

Кузнец вытер окровавленный нос и засмеялся:

– Вишь, какое чудо! Нам с тобой ничегошеньки, а собачонка от страха лужу наделала.

– Метательные ножи, артефакт от оборотней… – Глеб нахмурился. – Отличные вещи. Чем же мне тебе за них отплатить, Вакар?

Кузнец прищурился.

– Как, говоришь, твой посох называется? – поинтересовался он.

– Какой еще посох? – не понял Глеб.

– Тот, который молнии метает.

– Молнии?.. Ах, ты про это. – Глеб усмехнулся. – Это называется ружье.

– Ружье, – повторил Вакар. Глаза его лукаво замерцали. – Давай так: я отдам тебе ножи и шарик бесплатно. А ты, когда воротишься, отдашь мне свое ружье на разбор. Как тебе такое условие?

– А тебе зачем? – с любопытством спросил Глеб.

– Другое такое же сделаю, – сообщил кузнец. – У тебя «ружье», а я свой посох «ольстрой» назову.

– В честь дочери?

Вакар усмехнулся:

– Догадливый. Так как? Уговорились?

– Уговорились, – кивнул Глеб.

– Ну, все, – сказал Вакар. – Теперь айда на двор.

Лошади шли рядом. Глеб и его спутники сидели в добротных кожаных седлах с подпругами. Под седлами – потники, под потниками – войлок. Сверкали на солнце отшлифованные до блеска бронзовые стремена.

Вскоре широкая тропа свернула в глубь тайги. Ночной дождь оставил лужицы в выбоинах от тележных колес. Хвосты лошадей были подстрижены, чтобы не заметать грязь из-под копыт.

Шли кони бодро, изредка всхрапывая и прядая ушами, почуяв запах медведя или уловив далекий похруст валежника под ногами огромного лося.

Глеб негромко беседовал с Васькой:

– В город мы с тобой добрались часа за два, – сказал он, – а сейчас едем уже третий час.

– Мы плыли в лодке вниз по течению ручья, – ответил Васька, – а теперь едем конным ходом, по чащобе да буеракам. Чтобы добраться до межи, нам понадобится в два раза больше времени. И это еще без привала.

Глеб уныло вздохнул. Задница с непривычки болела нещадно. Ноги в стременах занемели. Колчан колотил по спине, ножны – по бедру.

Минут через двадцать Громол, выехавший вперед, вдруг осадил лошадь и предостерегающе поднял руку.

Отряд остановился. Громол с полминуты прислушивался, затем спешился и обронил через плечо:

– Оставайтесь здесь, а я пойду осмотрюсь.

Возражать никто не стал.

Громол зашагал вперед.

Прямо от дороги он начал осматривать каждое деревце, расположенное поблизости, каждый аршин земли под ногами. Потом шагнул в лес и исчез за деревьями.

Один из охоронцев подъехал к поручику Путяте и тихо осведомился:

– Не сбежит?

– Не должон, – ответил тот.

Вскоре Громол вернулся.

– Ну? – спросил его Путята. – Чего видел?

– Ничего опасного, кроме следа от стрелы.

Путята нахмурился.

– Вогулы охотятся?

Громол покачал головой:

– Нет. Это след от газарской стрелы. Несколько лет назад они пришли в эти леса и потеснили вогулов. Теперь здесь их охотничьи угодья, и они очень неуживчивы.

– Надо же. – Поручик угрюмо хмыкнул. – И князь наш им нипочем?

– Газарцы – народ отчаянный и страха не знают, – ответил Громол. – Даже лесных духов не боятся.

– А оборотней и волколаков?

Охотник прищурил серые глаза.

– Этих боятся все. Но газары научились отпугивать волколаков, воскуривая травы.

Громол уселся на свою пегую лошадку, и отряд двинулся с места.

Молчаливой была тайга. Слышался только тихий шум хвои да легкий посвист ветра. Кое-где с дороги убегали с испугом бурундуки, брызгали полосатыми молниями и прятались в чащобе.

Мягко касаясь волглой земли, шли лошадки рядом, как сестры. Слегка покачиваясь в седлах, смотрели путники молча в даль таежной дороги.