Макс Фрай - Чуб земли. Туланский детектив

— Сэр Лонли-Локли был столь любезен, что показал мне эти упражнения, — церемонно сообщил я.

— А, бывший Безумный Рыбник?.. Странно. В Ордене Дырявой Чаши, где он начинал свою карьеру, дыхательным техникам уделяли не слишком много внимания. Вернее, вовсе никакого…

— При чем тут Орден? Его Джуффин учил. А как, ты думаешь, Безумный Рыбник стал «бывшим»? Такие вещи сами собой не происходят.

— Ага, — коротко вздохнула Лаюки.

Молчание, видимо, ее тяготило, потому что какое-то время спустя она заговорила снова:

— Меня действительно смертельно раздражает твой голос, сэр Макс. Не только сейчас, у болота, а вообще. Просто потому, что это голос мужчины, которому я не нравлюсь — и не могу понравиться. Я таких нутром чую и невольно отвечаю глубокой неприязнью. Это, как мы с тобой понимаем, самозащита: трудно быть нелепой великаншей и при этом обладать таким любвеобильным сердцем, как у меня, вот и спасаюсь как могу. Ты тут, сам понимаешь, не виноват, так что не бери в голову. Я хочу помириться с тобой прямо сейчас, до того, как мы перейдем через болото, потому что ты того стоишь. Ты молодец: и у ведьмы этой нас спас, и сейчас держишься на удивление хорошо, да и зверь из тебя получился прекрасный, жаль, что ты ничего не помнишь…

Ее монолог меня так тронул, что всколыхнувшееся было язвительное раздражение как рукой сняло.

— Ты правда очень хорошая, Лаюки, — сказал я. — Мы с тобой можем стать прекрасными друзьями, когда этот поход…

— Не можем, — отрезала она. — И никогда не станем. Когда — если! — наш поход завершится, ты вернешься к своей жизни, а я к своей. Быть личным телохранителем Короля — это, как ты мог заметить, рабство. Быть Тайным Сыщиком, как я понимаю, — тоже, по крайней мере отчасти. Мы с тобой рабы разных хозяев и встречаться будем только по воле наших господ. Оно, впрочем, и к лучшему: другом тебе я все равно стать не смогу. Потому я и завела этот разговор сейчас, пока во мне достаточно злости. Потом небось опять стану милой и вежливой — так вот, ты, пожалуйста, не подъезжай ко мне со своей дружбой и прочей сентиментальной ерундой в таком духе. Так будет лучше. Ладно?

— Как скажешь, — я пожал плечами.

Я смутно догадывался, что Лаюки сказала мне гораздо больше, чем я услышал, но разбираться в психологических тонкостях не было решительно никакой возможности: мне уже стало нестерпимо противно от нашего с нею воркования. Тоже мне, нашли время по душам говорить, болваны!

Я закурил очередную, чуть ли не сотую за сегодняшнее утро, сигарету, лег на спину, уставился в небо. Вид его показался мне нестерпимо пошлым, хотя я не смог бы объяснить, в чем, собственно, проблема.

— Еще одна просьба, — хмуро сказала Лаюки. — Если вдруг выйдет так, что ты благополучно выберешься из этого болота, а я — нет, присмотри за Гуригом. Моти не такой болван, как может показаться, но он все-таки из Ордена Семилистника, они там без магии шагу ступить не умеют. Так что в нашем нынешнем походе он скорее декоративное украшение. Гуриг все мечтал прогуляться по Муримаху в старой компании, как в детстве по степи гуляли. Тоже тот еще сентиментальный идиот…

— Тебе все-таки очень не идет мрачное выражение лица, — проворчал я. — И речи эти сварливые в твоих устах звучат нелепо. Прекращай ныть и ругаться, ладно? Ну, я понимаю, болото, да… Но сколько можно-то?!

Ответом мне было молчание, такое сердитое, что сырая трава чуть не задымилась. Но я поставил перед собой задачу: смотреть в небо и больше ни на что не обращать внимания. И неплохо справился.

— А как, собственно, надо ходить через болото? — спросил я, когда Лаюки в очередной раз перевернула маленькие песочные часы и выразительно постучала ногтем по стеклу: дескать, давай, собирайся.

— Как-как… Очень просто, по кочкам, — она пожала плечами. — Точно сказать не могу, я здесь тоже впервые. Но все, кому удавалось его перейти, пишут и рассказывают, что это несложно. Знай себе скачи по прямой с кочки на кочку, главное, никуда не сворачивать. Там вроде бы даже метки поставлены: ярко-красные столбики, — если, конечно, еще никто их не повыдергал в приступе ярости… Каких еще инструкций ты от меня ждешь?

— Я читал, вроде шест нужен, — неуверенно сказал я. — Чтобы сперва почву щупать, а потом уже шагать. А то вдруг трясина…

— Ну возьми какую-нибудь палку, — сердито сказала Лаюки. — Подбери или выломай, если тебе так приспичило. И щупай на здоровье все, что захочешь. Иди давай, не тяни резину. Хочется уже поскорее с этим покончить.

— Ладно.

Я взвалил на спину рюкзак, огляделся по сторонам в поисках подходящей палки, наконец подобрал кривую, но достаточно длинную и прочную сухую ветку — все лучше, чем ничего, особенно если сучки пообломать. Лаюки наблюдала за моими сборами с явным неудовольствием, но хоть вслух ничего не говорила. Наверное, сама устала ругаться.

— Удачи тебе, — сказал я.

— Для себя побереги, — буркнула Лаюки. — Пригодится. Иди уже отсюда!

И я пошел, потому что откладывать это удовольствие больше было невозможно. Правда, четверть часа спустя мне чертовски захотелось вернуться и выложить наглой жирной скотине все, что я о ней думаю, но в тот момент у меня все же хватило выдержки и здравого смысла уговорить себя не отвлекаться на пустяки, а потом мне стало не до Лаюки. Я попросту забыл о ее существовании.

Одно из немногих достоинств гнева — он сильнее страха. Строго говоря, ситуация была — хуже не придумаешь: я в полном одиночестве приближался к первому в своей жизни болоту. Прежде я только в кино видел всякие ужасы про гибель путников в трясине, зато уж чего-чего, а таких кошмаров я повидал вполне достаточно, чтобы благополучно скончаться от ужаса, ступив на первую же кочку. Но испугаться я так и не собрался: не до того было. Развлечений и так хватало: сперва зубами скрипел, кулаки стискивал, имена своих врагов твердил — и список, надо сказать, рос с каждым шагом, — а после… Честно говоря, я очень смутно помню, что было после. Так, в общих чертах…

Еще одно неоспоримое достоинство гнева: от него глупеешь настолько, что больше одной коротенькой мыслишки в голове попросту не помещается. Потом уже, задним числом, я понял, почему одинокие путники легко преодолевали Болото Гнева. И почему никто из нас четверых так и не соблазнился возможностью устроить засаду и угробить ненавистных спутников, мне тоже стало ясно: для помраченного злобой ума это слишком сложная интрига, немыслимо хитроумный расчет. Стоит сделать первый шаг в Болото Гнева, и в глазах темнеет от ярости, а потом горячая, горячечная тьма захлестывает разум, до краев наполняет тело, того гляди из-под ногтей сочиться начнет. Вот и скачешь по кочкам, как бешеный заяц, мчишься напролом, почти не разбирая дороги, — лишь бы вперед. Остановиться невозможно: здесь нет ни единого живого существа, а желание убить хоть кого-нибудь голыми руками, зубами рвать, ногами топтать столь велико, что гонит тебя все дальше — в надежде, что где-то там, за болотом, наверняка обитают люди; до них вполне можно добраться, рано или поздно, так или иначе, но выйти к человеческому жилью и уж тогда отвести душу…