Далин Андреевич - Слуги Зла

Я вошел. Довольно обширный зал ярко освещали свечи в бронзовых подсвечниках-лилиях. Стены были расписаны по штукатурке эльфами, пляшущими под ивами; эльфы напоминали подгулявших аристократов, а верхнюю часть ив покрывала жирная копоть, сгущавшаяся на потолке до черноты.

Посетителей оказалось куда больше, чем я ожидал – мне едва удалось найти местечко. Два вспотевших скрипача на невысоком помосте отжаривали мелодию, до такой степени эльфийскую, что у меня закружилась голова; центр зала занимали вертящиеся пары. Я притулился на колченогом табурете, механически взял протянутую лакеем кружку.

Рядом со мной, за столом у стены, оказалась изрядно подвыпившая компания: горожане из простых мещан, загорелый бритый мужик с руками и плечами кузнеца, молоденький, побагровевший от вина и духоты купчик – и солдат в гвардейском мундире, лет тридцати, с туповатым свирепым лицом. Солдат, главным образом, и говорил – остальные завороженно слушали.

– Я говорю, едрить-копать, половина бригады тогда полегла! – солдат вытер пот рукавом и грохнул кружкой об стол. – По трупам перли, едрить… кишки скользят, кругом кровища – на копья, как на колья, едрить! Капралы до хрипоты оборались: "Вперед!" да "Вперед!" – а куда вперед, едрить, если такое…

– Но вошли же? – спросил купчик и шмыгнул носом. – Ведь вошли же?

– Ну а то, едрить! – солдат снова врезал кружкой, она треснула, эль расплескался по столу, солдат взревел: – Эй, выпивки, гаврики! Оглохли, босота?!

Кто-то сунул кружку, солдат отхлебнул сразу половину – он уже был безобразно пьян, но я чувствовал, что до сна ему еще далеко: с опьянением справлялась давняя злоба и еще, пожалуй, злорадство. Солдат победно оглядел горожан и осклабился не менее внушительно, чем арш:

– Ну мы и пустили пух! Кто из гарнизона уцелел – того на копья! Смеху что было, едрить… А потом показали этим слюнтяям, почем красная водичка! Прихвостни Зла, едрить-копать… одна бабенка со стены сиганула, так мозги на аршин разлетелись пра-а…

– Во! – рявкнул кузнец и захохотал. – А вы где были, союзники? – вдруг обратился он ко мне. – Ваши-то где ошивались, лучники-то, я спрашиваю? – спросил он, неожиданно зверея. – Союзники… на чужом горбу в рай…

– Ч-чистоплюи, – согласился солдат. – Вот-вот, едрить, они вот так всегда рожу и воротят. Перворожденные, едрить, бессмертные… Барин брезгають…

На меня смотрели. Отвратительно пахло элем, потом, жирной едой и перегаром, я почти задыхался. Солдат ухмыльнулся.

– Ну, что не пьешь, босота? За Государыню, за союз, едрить?

Я обозначил глоток; от эля несло кислятиной.

– Не знаю, о какой бойне ты говоришь, – сказал я. Тон вышел до такой степени правильно ледяным, что их это даже слегка отрезвило. – Я видел, как ваши стратеги сделали в горах все возможное, чтобы проиграть битву, а твои сослуживцы лезли в петлю, не слушая команд. Так что…

– У-тю-тю… – солдат сморщился, складывая в трубочку расползающиеся мокрые губы. – В горах! То – в горах! А то – на восточной границе, едрить! Мы им – про Свет, а они – дулю! П-прихвостни…

Я глубоко вдохнул горячий липкий воздух.

– Ты говоришь о людях? О ваших восточных соседях? Не об орках?

Солдат придвинулся ко мне, дыша перегаром – я отстранился, и он захохотал:

– Не дергайся, п… птенчик! До всех дойдет дело! И до тварей дойдет, не бойсь! Били мы их, били…

– Я долго не был в Пуще, – сказал я. – Что случилось?

– Зимой соседи наших послов развернули, – сказал купчик. – Они у Темного Владыки оружие покупают, не лучше тварей, право. Говорят, их король приносит в жертву Тьме младенчиков, представляешь?

– Снюхались с орками! – рявкнул кузнец мне в самое ухо и снова захохотал так, что задребезжала посуда. – Мы их всех разъясним, но ты мне скажи – Пуща-то ведь с нами, или как? Лучники-то?

– Вероятно, – сказал я, шалея от духоты и дикости ситуации.

– Душенька! – вдруг выкрикнул толстенький масляный горожанин с пьяным всхлипом, и я с трудом уклонился от его поцелуя. – Мы-то с вами, ты скажи Государыне! Ты скажи, золотко – мы, мол, завсегда за Свет и Добро, головы положим, но всех наставим на путь…

От его слов и тона прочие будто разом раскисли. Кузнец обнял меня за плечи и прижал к себе – я еле сдержался, чтобы не двинуть его локтем под ребра.

– Мы же все понимаем, слышь, – прорычал он доверительно. – Весь народ, как один, все, значитца, хотят Света и Добра. Мы же ваши первые союзники, мы все понимаем, а?

– Вот-вот, – вдохновенно встрял купчик, шмыгая носом. – Не мы, так наши дети, но гармонии обязательно достигнем! Без Зла! Без старости! Без болезней! Так ведь в Пуще?

– Это – не сразу, – возразил толстячок. – Постепенно. Сперва порядок и красота. А потом – Свет, Добро, Любовь… главное, чтобы никто не мешал.

– А кто будет мешать – с навозом смешаем, едрить-копать! В грязь их втопчем, сс-сучат…

Приумолкшие скрипачи между тем грянули с новой силой. Раскрасневшаяся взлохмаченная женщина, по-видимому, молодая, но так раскрашенная "под эльфийскую деву", что я не мог точно определить ее возраст, схватила меня за руку и потащила к себе:

– Ну что ты, рыцарь! Пойдем плясать! Давай! Давай, покажи, как в Пуще пляшут!

Я встал. Кто-то из горожан подтолкнул меня в спину, а женщина повисла у меня на шее. Скрипачи урезали плясовую – и следующие… о, Дева Запада, следующие десять лет, наверное, я плясал с этой женщиной. Время остановилось, как в Пуще, музыка эльфов опьянила меня сильнее, чем эль, мне было жарко от женских рук – и все это напоминало дикий сон, крутясь вокруг меня пестрым грохочущим колесом…

Впрочем, в тот момент на несбыточный сон, скорее, походила блаженная горная тишина. "Я хочу домой", – подумал я о поселке под Теплыми Камнями, но тут плясовая кончилась, а меня потянули за плащ.

Я отпустил женщину и обернулся.

На меня смотрел гном.

Я механически присел на подставленный табурет. Бред продолжался.

Гномы, холуи Государыни, прислуга Пущи, в мою эльфийскую будущность были для меня существами, пожалуй, не менее презренными, чем люди – но они все-таки тоже относились к миру Пущи, и видеть гнома в этом человеческом кабаке показалось дико. А он расположился спокойно и вальяжно, по-хозяйски; перед ним на столе стояли тарелки с тушеным мясом и пикулями, а вместо глиняной кружки с элем – стеклянный в бронзовой оправе кубок с вином, судя по цвету – порядочным. Гном изволил кушать.

Не безумное ли зрелище?

Люди отодвинулись, будто решив дать нам спокойно поговорить. Люди… о, здешние люди уважали гнома, это просто било в глаза! Они испытывали ко мне и к Государыне сильные и странные чувства, но уважали-то они гнома, вот что выглядело самым невероятным! Меня они могли хватать руками, на меня повышали голос, на меня смотрели вожделенно – а перед гномом явно заискивали: одного его взгляда хватило, чтобы надоедалы убрались подальше.