Варвара Клюева - Магия обреченных

Секретной комната называлась не потому, что ее наличие в доме было для кого-то тайной, просто ее задумали и обустроили специально для секретных переговоров: заложили окна, укрепили стены лишним слоем каменной кладки, обили изнутри толстыми пушистыми коврами и установили вторую дверь, отделенную от первой закутом длиною в сажень, чтобы никто не мог подслушивать или подглядывать у замочной скважины. Вместе с очевидными преимуществами эти меры принесли хозяину и определенные неудобства. Так, во время переговоров нельзя было позвать слуг и потребовать освежающего питья, сластей или закусок для подкрепления сил, ароматных кальянов с травяными настоями, дарующими расслабление или подстегивающими мысль. Обыкновенно напитки, лакомства и кальяны подавались в секретную комнату до начала переговоров, что, хотя и не устраняло всех неудобств (гостям приходилось обслуживать себя самостоятельно, горячие закуски стыли, холодные заветривались, напитки нагревались и почти не освежали), но все же позволяло худо-бедно утолять голод и жажду. Однако на этот раз хозяин так торопился, что слуги не успели даже собрать подносы. Зная, как болезненно хозяин переносит деловые беседы, не скрашенные вкусненьким, слуги ждали появления своего господина не без трепета. Но то, что открылось их взору, превзошло самые страшные опасения.

Сначала из секретной комнаты вышел давешний посетитель – с таким видом, будто его чурбаком по макушке огрели. Постоял немного, поозирался словно бы в растерянности, а когда мальчик-слуга подбежал спросить, не может ли он чем-нибудь помочь, трудяга помотал башкой и почти бегом припустил к выходу. Потом появился хозяин – лицо мрачнее некуда. Велев подать большой кувшин вина и отмахнувшись от подноса с закусками, он снова заперся в комнате и просидел там до позднего вечера. Мажордом, обеспокоенный тем, что господин (между прочим, большой любитель поесть) не подает признаков жизни, трижды подходил к переговорной трубе и подолгу там топтался, да так и не осмелился снять заглушку и пригласить затворника к столу.

Однако незадолго до полуночи воспользоваться переговорной трубой все же пришлось. В дом первого советника пожаловала еще одна особа с перстнем-печатью в виде нугаса. На этот раз – крепкая круглолицая особа, закутанная с головы до пят в необъятную цветастую шаль. От особы крепко припахивало скотным двором и немытым телом. Наверное, по этой причине она скромно постучала в «черную» дверь.

Слуги немедленно известили мажордома. Он один имел право решать, достаточно ли серьезно и неотложно дело для того, чтобы побеспокоить хозяина в секретной комнате. Мажордом снял наконец заглушку с переговорной трубы и доложил первому советнику о приходе новой гостьи. Советник велел проводить особу к нему и снова закрылся. Но ненадолго. Буквально через несколько минут гостья вылетела из комнаты в весьма расстроенных чувствах и удалилась, бормоча на ходу: «И чего было затеваться? Пьяный боров, небось, и не понял ни слова…»

А первый советник так и не показался, просидел взаперти до вечера следующего дня. Теперь переполошились не только повар и мажордом, но и все остальные старшие слуги. До сих пор хозяин не был замечен в пристрастии к пагубному зелью. Он позволял себе бокал-другой вина за обедом, мог принять рюмочку крепкой настойки на ночь глядя, но ни разу не напивался до нестояния на ногах и не засыпал вне спальни.

Когда первый советник не вышел к обеду, тревожный шепоток гулял уже среди младшей прислуги и даже проник сквозь непроницаемые стены гарема. Дом потихоньку залихорадило. И хотя к вечеру господин покинул все-таки секретную комнату, легче домочадцам не стало. Ничего не объяснив, жестом отказавшись от еды, Соф Омри направился в гардеробную, сам (без помощи лакея!) переоделся в скромное купеческое платье и ушел в сумерки в полном молчании, без свиты и портшеза.

Домочадцы единодушно решили, что никогда еще не видели хозяина таким мрачным и подавленным. Даже старые слуги, некогда сопровождавшие молодого господина в изгнание и выхаживавшие его после изнурительных болезненных приступов, согласились, что не припомнят случая, когда бы он выглядел так же скверно. Каково же было общее изумление, когда первый советник вернулся в еще более плачевном виде, чем уходил!

Постаревший, измученный, синюшно-бледный, ссутулившийся, словно от непосильного бремени, Соф Омри с трудом добрел до дверей секретной комнаты, приказал принести еще один большой кувшин вина, а завтра с утра отправить гонца во дворец владыки с известием, что первый советник захворал. Потом в ответ на горячие уговоры поесть или позвать лекаря бессильно махнул рукой и запер за собой дверь.

На третий день хозяина никто не видел и не слышал. Гонец вернулся из дворца, нагруженный корзинами с фруктами и сластями. Владыка лично принял его и долго терзал вопросами, на которые неискушенный отрок отвечал уклончиво, чем, похоже, до крайности возбудил любопытство повелителя. Во всяком случае, всемилостивейший монарх приказал пареньку во что бы то ни стало пробиться к одру хозяина и вытянуть из него ответ на вопрос: не нужно ли прислать в дом первого советника дворцового лекаря? Или, может быть, пора побеспокоить самого придворного мага?

Но ни юный гонец, ни старик мажордом не сумели исполнить приказ владыки, хотя провели у переговорной трубы не один час и совершенно осипли. Кто-то из слуг предложил вышибить двери, но мажордом, поколебавшись, отказался от этой мысли. Во-первых, двери сладили на совесть, из мода тесали – самого твердого дерева на Плоскогорье, его не всякий топор возьмет. Во-вторых, Соф Омри никогда не отличался сдержанностью по отношению к провинившимся слугам, а старик вовсе не рвался испытать на себе силу хозяйской ярости.

День закончился, прошла ночь. Утром прибыл гонец от владыки, так и не дождавшегося весточки из дома своего первого советника. Гонца проводили к секретной комнате, научили пользоваться переговорной трубой. Посланник владыки тоже кричал в раструб до хрипоты и тоже не получил ответа. Так и отбыл ни с чем восвояси. Час тянулся за часом, время от времени кто-нибудь из слуг по знаку обезглашенного мажордома орал дурным голосом в переговорную трубу, но оттуда по-прежнему не доносилось ни звука.

После обеда к главным воротам особняка подъехал экипаж в сопровождении шести конных гвардейцев. Выскочивший на крыльцо эсхол качнулся в сторону парадного, мигом обернулся, шепнул одними губами: «Владыка!» – и рухнул на колени. Драивший дверные ручки мальчик прижал к груди щетку с тряпкой и помчался наверх с истошным воплем: «Владыка! Владыка пожаловал!». Услыхав этот вопль, мажордом побелел, задрожал крупной дрожью и со всех ног засеменил к секретной комнате.