Урсула Ле Гуин - Порог (сборник)

Только это была не правда. Ее дочь и хотела подойти к ней, да не могла. Не могла она входить в ту комнату!

Она могла только заглядывать туда снаружи.

Джилли поставила законченный домик на полку, чтобы подсох. Смочила выпачканную в глине тряпицу и замотала ею комок оставшейся глины. Руки были все перепачканы, и глина, подсыхая, становилась беловато-серой. Джилли пошла мыть руки, но тут зазвонил телефон, и она, взяв трубку, крикнула матери:

— Я через минутку вернусь!

Джойс захотелось посмотреть одну из тех мыльных опер, что показывают днем. Она рассказала Кэй, о чем будет в этой серии, но уснула, стоило фильму начаться.

Кэй сидела с ней рядом и вязала. Полуденное солнце светило прямо в окна, однако шторы были задернуты плотно, как бы отрезая мир спальни от моря и солнечного света. Интересно, подумала Кэй, а когда она, Кэй, будет умирать, захочется ли ей лежать в комнате с видом на море? Интересно, смотрит ли Джойс в окно? На волны?

В постели Джойс казалась совершенно лишенной плоти — так, груда хвороста со странными наростами; лицо ее на подушке было чуть отвернуто в сторону.

Кэй мало что о ней знала. Они переехали сюда лет пять назад, и муж Джойс в тот же год и умер. А она осталась жить здесь одна, очень тихая, немного чопорная, говорившая всегда ровным, спокойным голосом. Она была откуда-то с Востока, из Огайо, кажется. Иногда она очень смешно сердилась или обижалась на вещи.

Она всегда носила очень строгие коричневые и темно-синие юбки и рыжевато-коричневые кардиганы. Должно быть, Джилли подарила ей тот прекрасный, просто великолепный и очень уютный кардиган, что лежал сейчас у нее в ногах на постели. Джилли — хорошая дочь.

Когда Джойс овдовела, Джилли стала приезжать к матери из Портленда на уик-энд, а теперь и вовсе здесь поселилась. Хотя у нее было неплохое место в муниципалитете Портленда, от которого ей, видимо, пришлось отказаться. А может, она просто взяла длительный отпуск? Но спросить Джилли об этом было почти невозможно. Джилли казалась куда более открытой и простой, чем ее мать, но и она тоже никогда не раскрывалась до конца. Когда Кэй предложила ей просто пойти и прогуляться по пляжу, потому что денек выдался чудесный, Джилли сказала, что лучше поспит, ушла к себе и больше не показывалась; шторы на окнах в ее комнате были спущены. В общем, все три женщины сидели в доме со спущенными шторами, а снаружи апрельское солнце щедро изливало свои лучи на землю и на море, и ветерок дул теплый, как летом.

— А где Джилли?

— Легла вздремнуть, — ответила шепотом Кэй, понимая, что Джойс на самом деле лишь наполовину проснулась.

— Она никогда не приходит!

— Ну-ну-ну, — укоризненно и ласково пропела Кэй, и Джойс снова соскользнула в сон. Неужели она действительно еще способна «любить» свою дочь? Кэй смотрела на ее костлявую опухшую руку, лежавшую поверх одеяла. Можно ли продолжать любить людей, когда умираешь?

ЗАЧЕМ ЖЕ ТЫ РОДИЛА МЕНЯ, ЕСЛИ ЭТО ВСЕ РАВНО ДОЛЖНО БЫЛО СЛУЧИТЬСЯ?

Но ведь ей тогда было всего четырнадцать…

Джилли, тяжело ступая, прошла через холл в ванную, потом подошла к спальне матери и остановилась в дверях — разрумянившаяся со сна, большая, розово-золотистая женщина. Добрая и нежная.

— Как вы обе насчет чайку? — громко спросила она.

Джойс не ответила. Возможно, ее засыпания и просыпания происходили теперь независимо от любых внешних воздействий; теперь ею полностью командовало ее тело. "Шелковый лоскуток, две-три косточки да волос клочок", — так отец Кэй любил поддразнивать ее мать, когда та покупала новое платье или делала завивку. А, в общем-то, все они таковы — горсть песка, которую уносят волны морские; мягкие, уязвимые, нежные тела… во всяком случае, ничего особенного, чтобы слагать о них песни. Но каждая старается выглядеть красивой, завивает и красит волосы…

Джилли принесла из кухни огромный поднос. Джойс приподнялась и села в постели. Они вместе выпили чаю.

— Ну, спасибо за чай! А теперь я, пожалуй, пойду домой да вымою наконец окна! — сказала Кэй. — Достаточно долго я с этим тянула.

— Как солнце выглянет, так сразу становится видно, какие они грязные, — поддержала ее Джойс.

— Просто ужас! И я, к сожалению, не могу вымыть большую часть окон снаружи, пока Джек не принесет назад нашу стремянку. Ладно, хоть изнутри вымою.

Надо окончательно прибрать в комнате Сары. На Пасху к нам племянница Джека приезжает. На целую неделю.

Разве я вам не говорила? Карен Джонс. Она в медицинском колледже учится.

— Для мытья окон газеты лучше, чем бумажные полотенца. Может, в газетах что-то такое есть особенное — типографская краска, например? — Джойс шевельнулась в постели и, тяжело дыша, глянула на Кэй — лишь один быстрый взгляд, но сколько же в нем было ненависти! Не смей приходить сюда со своей мертвой дочерью!

— Так что я, пожалуй, пойду. — Кэй сделала вид, что ничего не заметила. — Может быть, я что-нибудь могу для вас сделать? Знаете, если вам что-нибудь будет нужно в Астории, то Джек ездит гуда два-три раза в неделю.

— Ой, спасибо, но у нас, кажется, все есть, — сказала Джилли.

Она проводила Кэй; они прошли через гостиную и минутку постояли у двери — Кэй, уже выйдя на веранду, а Джилли, застыв в дверном проеме. Этот весенний предвечерний свет, эти сладостные летучие ароматы растрогали обеих. Кэй на мгновение положила руку Джилли на плечо. Она видела, что ногти у Джилли обведены темными ободками, словно она возилась с глиной. Кэй лишь коснулась ее, но не обняла, ибо Джилли явно этого не ждала и не хотела, а потому обнять ее было бы трудно даже матери, которая жаждала обнимать свою дочь.

— Это очень трудно, Джилли, — тихо сказала Кэй.

— Да, это трудная работа, — кивнула Джилли и улыбнулась, уже повернувшись, чтобы снова войти внутрь.

На пляж он ходил нечасто. Пляж казался ему слишком просторным, слишком широким и плоским, да и волны эти его раздражали. Ну почему они вечно набегают на берег — даже против ветра? Вроде бы они должны обрушиваться на прибрежные скалы и песок только во время прилива, а с отливом отступить вновь, но даже при восточном ветре, даже при отливе эти гигантские волны все равно с шумом набегают на берег и разлетаются фонтаном брызг. Грохот разбивающихся о берег океанских валов служил постоянным фоном для всех прочих звуков в его жизни, и сам этот грохот он воспринимал спокойно, но вид волн, ведущих себя столь противоестественно, его раздражал. Да и бескрайний морской простор порой бывал ему неприятен, вызывая неясную тревогу. Нет, страха он не испытывал; океан не вызывал у него того ужасного ощущения, которого он смертельно боялся и даже мысленно с трудом мог Произнести, словно кончиками двух пальцев коснуться тех двух слов, которыми этот свой страх обозначил: "полная отключка". На океанском берегу у него возникало порой всего лишь неприятное чувство одиночества, ощущение того, что он стал невесомой песчинкой и абсолютно бессилен перед великим могуществом ветра.