Макс Фрай - Ключ из желтого металла

Это было неожиданно, по крайней мере, я ни на что в таком роде не рассчитывал и теперь совершенно ошалел, но не разволновался, а напротив, расслабился, размяк, разбух от сладких ожиданий. Всем телом слышал, как бьется ее сердце – упоительно размеренный, умиротворяющий ритм, лучшая в мире колыбельная. Так и заснуть можно, думал я, надо же, меня обнимает единственная в мире женщина-транквилизатор, ну и дела.

– А теперь попробуйте быстро-быстро встать, – вдруг шепнула Мирра, и я, желая ей угодить, поспешно вскочил, превозмогая сонную одурь… что за черт?!

Так бывает, если очень долго сидеть на корточках, а потом резко подняться, – голова идет кругом, в глазах темнеет, и в этой темноте назойливо мигают всякие подозрительные блуждающие огоньки, а в ушах шумит густой, отчетливо черный ветер. Довольно непросто в таких условиях устоять на ногах, но если устоишь, через пару секунд все проходит, поэтому имеет смысл взять себя в руки и потерпеть, не хлопаться на землю комком сырой, невымешанной глины, это трудно, но вполне возможно, я всегда об этом помню, и сейчас вспомнил, и продержался, сколько требуется. Шум в ушах поутих, тьма понемногу рассеялась, и вот тогда мне стало по-настоящему хреново, потому что красно-зеленого стола, из-за которого я только что поднялся, не было и в помине, и табурета, с которого я встал, тоже не было, зато появились желтые стены, яркие лампы, расставленные по углам, и апельсинового цвета ковер где-то необозримо далеко внизу.

– О. Надо же! Прекрасно получилось, – сказала Мирра. – Эй, ты как?

Состояние моих дел, прямо скажем, оставляло желать лучшего. И все-таки я сперва обрадовался, что она обратилась ко мне на «ты», как к близкому человеку, старинному знакомцу, и только потом рухнул к ее ногам. В смысле, осел на ковер. Был при этом, надо думать, грациозен, как мешок с гнилой картошкой, зато почти не ушибся.

Известное дело, когда почва под ногами перестает казаться надежной, единственный выход – поместить на эту самую почву еще и задницу, такая смена позиции придает уверенности – иногда. Но сейчас явно был не тот случай. Вместо уверенности я ощутил тошноту и холод в затылке, как будто ледяной компресс приложили. Чем так мучиться, лучше сразу в обморок – и с концами.

– Плохо дело? – встревоженно спросила Мирра.

Я хотел сказать: «Все в порядке», но горло произвело на свет только сдавленный булькающий звук и, устыдившись, отказалось от дальнейших попыток.

– Продержись секундочку, – сказала она и куда-то ушла.

Без Мирры новая яркая бананово-лимонная реальность показалась мне настолько враждебной, что я малодушно закрыл глаза и представил, что все еще стою на улице, пытаюсь сообразить, в какой стороне Нерудова, а что фонари не горят – подумаешь, бывает, сейчас…

Я почти поверил себе и почти успокоился, еще немного, и я бы, чего доброго, действительно сообразил, в какую сторону идти. И, вполне возможно, даже пошел бы. Но тут внезапно начался проливной дождь, какой-то, прости господи, тропический ливень, словно бы все небесные хляби разом обрушились на мою голову. От неожиданности я шарахнулся в сторону, обнаружил, что не стою, а сижу, открыл глаза и увидел Мирру с кружкой в руках. Кружка была пустая, а я – мокрый. Это многое объясняло. Но принудительное омовение, кажется, пошло мне на пользу.

– Пришлось тебя немножко полить, вода в таком деле как закрепитель в фотографии, – сказала Мирра, стягивая с меня куртку. – Теперь никуда отсюда не денешься… Ничего, ничего, вода чистая, куртка быстро высохнет, а голова – еще быстрее. Свитер тоже надо бы снять и аккуратно разложить, чтобы ворот не растянулся.

Я был с нею совершенно согласен, но почти неспособен действовать, так что Мирре пришлось раздевать меня самостоятельно. От дешевого манекена я выгодно отличался тем, что конечности мои прекрасно сгибались в суставах, проблема же состояла в том, что они делали это невовремя и не к месту. Но Мирра справилась.

– Все в порядке, – говорила она, – и ты тоже в порядке, я вижу. Вот тебе сухая рубашка, надевай. Попробуй сам, у тебя все получится. Вот так, да, совершенно верно, какой способный мальчик, молодец, я тобой горжусь.

Откуда у этой пигалицы с радужной головой взялись интонации заботливой бабушки, ума не приложу. Но это было именно то, что требовалось. Путаясь в рукавах рубашки, я настолько пришел в себя, что начал понемногу вертеть головой, осматриваться. Теперь желтые стены мне скорее нравились, чем нет, как, впрочем, и оранжевый ковер, плюшевые кресла-мешки и лоскутные шторы. Отличная комната.

– Мы дома, – сказала Мирра. – Просто у меня дома. А теперь – внимание, вопрос. Помнишь, как мы сюда пришли?

Я отрицательно помотал головой.

– Правильно. И не можешь помнить, потому что мы не пришли. Мы сюда заснули. А потом аккуратненько тут проснулись. Тебе-то я помогла, ты же еще никогда специально так не делал, да?

Я бы и рад был поддержать столь занимательную беседу, но совершенно не понимал, что тут можно сказать. Пришлось неопределенно пожать плечами.

– А надо, – сказала Мирра. – Ты это можешь. Но пока не умеешь. А в таком деле, если можешь, обязательно надо уметь. А то рано или поздно нарвешься на неприятности, проснешься черт знает где, и еще вопрос – выберешься ли… Слушай, какой-то ты подозрительно бледный. Чаем тебя надо напоить, горячим и сладким, вот чего. Пошли-ка на кухню. Что скажешь?

Протянула мне руку, помогла подняться с ковра, взяла под локоть и отвела в соседнюю комнату, где небрежно побеленные стены были покрыты причудливыми пиктограммами, пол выложен мелкой пестрой плиткой, а в углу за низкой перегородкой прятались крошечная двухкомфорная плита, заполненная немытыми чашками раковина и гигантский холодильник свекольного цвета. Очевидно, это и была кухня.

Мирра прислонила меня к холодильнику, приволокла откуда-то легкое плетеное кресло и заботливо меня туда усадила.

Я как-то подозрительно быстро успокоился – в тот самый момент, когда, по идее, следовало бы начать волноваться. Происходящее почти не затрагивало меня. То есть умом я понимал, что случилось нечто невозможное: только что я сидел в баре и вдруг очутился в незнакомой квартире. Милая девушка с радужными волосами, наедине с которой я остался, непрерывно гнала какую-то мутную пургу, но при этом производила впечатление человека надежного, здравомыслящего и заслуживающего доверия. Вдобавок ко всему у меня начала ныть голова, а ноги размякли, как у тряпичной куклы; еще хуже был назойливый зуд в солнечном сплетении, как будто муравейник там кто-то разворошил. Но все это почему-то не задевало, не трогало и не беспокоило меня. Более того, происходящее казалось мне скорее хорошим событием, чем нет, даже в головной боли было что-то приятное и освежающее; возможно, мне просто нравилось чувствовать себя живым.