Юлия Латынина - Повесть о государыне Касии

– Господину Идасси, наверное, пора идти, – заметил чиновник с чайником.

– Ничуть, – сердито возразил император, – мы с Идасси ночью пойдем ловить рыбу.

Чиновники переглянулись, и император вдруг покраснел.

Когда чиновники вышли за дверь, тот, что с чайником, прыснул со смеха и, наклонившись к уху другого, прошептал:

– Теперь это называется «удить рыбу».

– Интересно, кто из них удит, а кто удится? – ухмыльнулся другой чиновник.

– Тут и думать нечего, – сказал третий, – удит, конечно, Идасси, и сдается мне, у этого варвара удочка длинная и крепкая, раз ее хочет отведать Заводь Наслаждения самой государыни.

В это самое время Даттам ходил по своей роскошной спальне, поджав губы и время от времени взмахивая в воздухе рукой.

Когда Даттам останавливался у зеркала, на него глядело крупное лицо с золотыми жестокими глазами, синими мешками у глаз и квадратным подбородком.

Даттаму было не впервой сцепиться с Рушем на глазах царедворцев, и все знали, что государыня Касия не собирается предпочесть одного другому, хотя слухи про это ходили регулярно. Но Даттам знал то, что понимали немногие: Даттам находился в более уязвимой позиции. Не потому, что государыня предпочитала Руша. А потому, что Руш был только царедворец, а он, Даттам, – еще и глава эмитирующего банкноты банка. Только подпись императрицы на указе об аресте могла погубить Руша, Даттама же могла уничтожить любая паника, вызванная слухами о скором аресте активов банка.

Спасибо государыне Касии – ее слова о недельном запрете на платежи звонкой монетой гарантировали, что государство такой паники не допустит… Хотя за что спасибо? Не она ли натравливает на него Руша, а потом вытаскивает из ею же выкопанной ямы… «Дольше так продолжаться не может, – думал Даттам. – Глупая баба! Банкир не чиновник, чтобы падать и подниматься. Да и нельзя женщине править империей. Слабеет от этого империя. Чахнет».

Между тем Идасси и государь попили чаю. Они переоделись в кожаные куртки и кожаные же сапоги выше колен, и Идасси прицепил к поясу крючки и острогу и взял корзинку для рыбы.

Когда они вышли на улицу, было чуть за полночь. Звезды висели в небе спелые и крупные, ветер лениво шевелил верхушки деревьев, и где-то далеко-далеко тявкала ручная лисица.

Идасси повел государя по знакомой тропинке, но скоро, к его изумлению, свернул вправо.

– Разве нам сюда? – спросил Инан.

– Это будет поинтересней рыбалки, – отвечал Идасси.

Мальчики прошли буковой рощицей, и Идасси стал взбираться по поросшей деревьями скале, время от времени прислушиваясь и оглядываясь, чтобы убедиться в отсутствии соглядатаев. Но за ними никто не следил, кроме круглой и равнодушной луны Галь и колышущихся веток дубов и буков.

Вдруг Идасси остановился и скользнул в небольшую расщелину между камнями, в которую взрослый человек вряд ли мог пролезть. Это была расщелина, ведущая к старинному ходу. Спрыгнув на древний мощеный пол, Идасси засветил фонарь и огляделся. Убедившись, что никакая змея или ядовитый паук не заползли сюда на ночь, Идасси помахал фонарем и сказал:

– Иди сюда.

Император доверчиво соскользнул в расщелину.

Юноши шли довольно долго. В старом ходе пахло сыростью и влагой, кое-где со стен свешивались клубки летучих мышей. Идасси показал кинжалом вверх на каменную плиту, чуть вдвинувшуюся в потолок:

– Внешняя стена дворца – сказал Идасси.

Император вздрогнул – он никогда не покидал дворца, кроме как раз в год на торжественной церемонии.

Через половинку стражи Идасси помог государю выбраться наружу, и они зашагали узкой улочкой, пахнущей отбросами и беднотой. Улочка привела их к длинной беленой стене усадьбы, уходившей в черную тьму. У стены стояла глиняная статуя Исииратуфы. Идасси пощупал богине грудь, вдел в потайную дверь ключ, – и в стене раскрылась маленькая дверца.

Мальчики поспешили крытой дорогой, но не прошли и нескольких шагов, как за спиной их шелохнулся воздух и спокойный голос произнес:

– Приветствую государя в моем доме.

Государь обернулся: в нише стены, там, где до того ничего не было, стоял Даттам. На нем было черное, до полу спускающееся платье, расшитое золотыми листьями и цветами, и длинные завитые волосы Даттама были спрятаны под черным капюшоном с золотой же каймой.

Даттам встал на одно колено и попытался поцеловать руку государя. Тот со страхом отступил.

– Господин Даттам, – проговорил Инан дрожащим голосом, – к чему такие церемонии! Зачем вы меня звали?

– Вы как-то хотели, – сказал колдун, – услышать об обстоятельствах смерти вашего отца. Сегодня Большое Единолуние – вам могут ответить.

– Кто, вы?

– Нет, покойники. А я пока еще не покойник и приложу все силы, чтобы им не стать.

И с этими словами Даттам повернулся и пошел по коридору. Черный его плащ хлопал и вился за ним. Государь и Идасси поспешили вслед за Даттамом.

Даттам свернул налево, потом направо, прошел анфиладой и, наконец, вошел в высокую комнату, затянутую черным крепом. Стены комнаты были почти сплошь украшены высокими, до потолка, зеркалами в золотых рамах. С капителей над зеркалами свисали мраморные гроздья винограда. Комната была пуста, если не считать небольшого столика, на котором горел светильник в форме уточки и лежала жертвенная бумага палевого цвета, лучших инисских сортов. На полу, обведенный белым кругом, стоял серебряный таз, где плавали еловые ветки.

Еще один белый круг был обведен вокруг всей комнаты. Комната была квадратная, и поэтому круг касался всех четырех дверей комнаты и не дотягивал до ее углов.

Даттам велел Идасси и Инану стать шагах в трех от таза. Сам он подошел к столику, взял бумагу и начал быстро писать бисерным почерком. Написав, взял бумагу, прочел написанное вслух и, взяв ее щипцами, поднес к огню.

Государь вскрикнул. Бумага, вместо того чтобы загореться обычным пламенем, вдруг вспыхнула ослепительным бело-стальным цветом и начала сгорать, с шипением и треском разбрасывая вокруг себя искры.

– Чу! – закричал Даттам, роняя щипцы со сверкающим комом в таз.

Таз зашипел, из него начал подниматься бледный пар, и вскоре Идасси и государь увидели, что дым складывается в тонкую женскую фигурку. Женщина дрожала и слегка колыхалась: она была одета в белую погребальную юбку и белую же кофту, и ее волосы были сколоты простой жемчужной заколкой. На мгновение отведя от привидения глаза, Идасси глянул в зеркало и похолодел: все они трое – государь, Даттам и Идасси – отражались в зеркалах, женщина же не отражалась ни в одном.

– Спрашивайте же, государь, – раздался голос Даттама, – а то ее отлучку заметят, и нам всем влетит от небесных чиновников за нарушение мирового распорядка!