Мария Семенова - Хромой кузнец (сборник)

Рассерженный Змей ударился оземь, вновь обернулся дивом летучим, ринулся вслед. И, пожалуй, успел бы схватить – но на крик невесты, на шум разбойничьих крыл выбежал из кузни жених. Саженного росту, да с молотом и клещами в руках. Девчонка за него спряталась, что за надёжную стену. И почему-то Змея робость взяла при виде молота и клещей.

Втянул он хищные когти, отвернул опричь, сел на лугу. Подошёл, переваливаясь на коротких лапах:

– Ты кто таков, чтобы дорогу мне заступать?..

– Я жених ей, – ответил кузнец. – Кием меня прозывают. А ты, Скотий Бог, почто беззаконничаешь?

Никто ещё не осмеливался так Змею дерзить. Совсем растерялось чудовище, заморгало бестолковыми радужными глазами:

– А я что хочу, то творю, потому что я сильный! Вот посмотри!.. – Поднял серый камень, стиснул чешуйчатой лапой, только крошки посыпались: —Вот и весь мой закон!

– Эка невидаль, – усмехнулся кузнец. – Подумаешь, расколол! Ты так камень сожми, чтобы вода потекла.

Перенял у невесты корзиночку, вынул ком творога – сыворотка закапала наземь. Струсил, попятился Змей… но тут же снова приободрился:

– Зато я могу всё озеро выпить! Меня Цмоком зовут, по-вашему Сосуном. У тебя так не получится.

Пожал Кий плечами. Вынес лопату, поплевал на ладони и молча принялся копать канаву в земле. Любопытный Змей скоро не выдержал:

– Что ты там такое копаешь?

Кий ответил:

– Хочу Океан-море выпить, да лень наклоняться. Вот окопаю и подниму…

Больше прежнего задумался Волос, заскрёб когтями затылок:

– А можешь ты камень кверху кинуть, как я? Я, бывало, кидал, полдня не ворочались…

И тут не дрогнул кузнец. Взял остывшую крицу железа, выплавленную вчера, стал подкидывать на ладони и смотреть внимательно вверх. Посмотрел вверх и Волос, но ничего особенного не заметил, кроме грозовой тучи, медленно вздымавшейся из-за небоската. И осерчал:

– Куда ты уставился? Кидай, коли умеешь, а то я тебя съем!

– Погоди, дай тучи дождаться, – молвил кузнец. – То Перун едет, мой побратим. Он у меня в кузнице молотом бил, ему железо сгодится…

И, словно в ответ, вдалеке зарокотал гром, метнулась быстрая молния…

– Какая блестящая!.. – ахнул в восторге Змей. Никогда ещё он не видел грозы. Подпрыгнул, расправил крылья и полетел прямо в тучу – ловить блестящие молнии. Забыл уже и про кузнеца, и про невесту.

Сказывают, Перун его не погнал, и Волос до вечера забавлялся, летал взапуски с его колесницей, купался в струях дождя. Золотую секиру, впрочем, сын Неба ему так и не подарил, сколько Змей ни выпрашивал. Как прежде Даждьбог, Пеун повёл непонятные речи, мол, ни твоё, ни моё… одним словом, пожадничал. А поздно ночью, когда голодный и уморившийся Змей отправился вечерять и спать в родные пещеры, на него с неприступной горной вершины не своим голосом закричала злая Морана, которую он ещё до рассвета занёс туда, да и позабыл. Говорят, мало не погибла колдунья от золотых солнечных лучей, от дальних отблесков молний.

Устал отец Кия ходить по Земле, прилёг умирать. Ещё попросил сыновей вывести его в чистое поле, с трудом поклонился на все четыре стороны:

– Мать сырая Земля, прости и прими! И ты, батюшка белый свет, широкое Небо, прости, коли обидел…

И лежал на лавке у очага спокойный, лёгкий и светлый, как многие старики, прожившие по Правде. Не обижал ведь ни человека, ни зверя, не оскорблял великих и малых Богов. Сыновья – двое старших, женатых, и молодой Кий – позаботились о родителе: умыли родниковой водой, разобрали над смертным ложем дерновую крышу избы, чтобы свободно вылетела душа, не мучила тело. А потом сквозь дыру протащили наружу мохнатого чёрного пса. Ибо чёрный друг-пёс незримо встречает праведные души, сопровождает и охраняет по дороге в ирий. Людям, привычным к охоте и лесу, мыслимо ли в подобный путь без собаки!

И вот изронил душу отец, и задумался старший из братьев, как лучше уважить его, как погрести. Думал, думал, наконец решил доверить его тело Земле, всеобщей Праматери:

– Она родила, ей и честь.

Но пришла туманная ночь, и отец явился сыну во сне:

– Не клади меня, дитятко, в сырую могилу, не присыпай жёлтым песком: защекочут меня там черви, изъедят ползучие гады…

Закручинился старший, пошёл к среднему:

– Не хочет отец наш лежать под спудом земным. Думай ты, брат, как нам поступить.

Крепко взялся за ум второй сын и к вечеру молвил:

– Схороним батюшку в лесу, в дупле великого дерева! Мы все от деревьев – пусть к пращурам припадёт.

Но слетела тёмная ночь, и всё повторилось. Явился сыну отец печальнее прежнего:

– Не клади меня, дитятко, в лесное дупло. Не смогу я там спать, закусают пчёлы и комары, зверь косточки потревожит…

Пришлось думать младшему брату, кузнецу Кию. А у кузнеца известно что на уме: молот, да наковальня, да жарко пышущий горн.

– Сложим батюшке, – приговорил Кий, – честный погребальный костёр. Пусть возносится с дымом прямо в ирий, на остров Буян!

Пала ночь, и отец пришёл к Кию светлым и радостным:

– Спасибо, сынок, вот уважил так уж уважил! Стану спать крепко и безмятежно, точно дитя в колыбели!

Рассказал Кий братьям свой сон, и братья вздохнули легко, наконец-то проведав волю отца. Взялись втроём за работу и скоро сладили умершему последний земной дом-домовину: дощатую лёгонькую избушку, приподнятую на столбиках, чтобы лучше горела. Уложили тело отца, оставили милодары – горшочки со сладкой кашей на ягодах и меду, вышитые одежды, крепкие башмаки. Положили лук, колчан и копьё: пусть вволю бродит-гуляет батюшка в небесных лесах, пусть увидят Дочь с Матерью, славные Рожаницы – охотник пожаловал. Пусть приветят его, позволят выстроить избу рядом с прадедовскими, под кроной вечного Древа…

А чтобы не задержалась Смерть в доме, ударили топором по лавке, на которой умер отец. Топор свят, он подобен секире Перуна, возжигающей новую жизнь. Не зря лезвия топоров украшают символами Грома и Солнца, не зря носят крохотные топорики-обереги. Смерть и всякая скверна пугается топора, если достойная рука поднимает его и чертит Солнечный Крест. Осенить этим знаком больного, и выздоровеет…

…Вот обложили домовину горючим сухим хворостом и ещё устроили краду – увитую соломой изгородь кругом костра. Жарко вспыхнет солома и не позволит увидеть смертным глазам, как раскроются двери в иной мир, как шагнёт в него покинувшая тело душа…

Старая мать и жёны-красавицы между тем приготовили поминальную кашу, напекли румяных блинов, созвали родню. И вот Огонь, рыжекудрый Сварожич, легко охватил сухие поленья. Когда же всё прогорело, Люди залили угли брагой и квасом, стали носить землю и камни, пока не получился курган. Потом затеяли тризну – игры и состязания. И наконец начали пир, весёлый и шумный, с задорными прибаутками и смешными рассказами о молодости умершего.