Юлия Латынина - Колдуны и министры

В зале воцарился совершенный бардак, товарищи Киссура, вскочившие в общей драке на помост, побросали красные фонари и выхватили мечи, – не прошло и времени, потребного, чтобы приложить печать к указу, – все двенадцать сопредседателей, имевших титул бессмертных, были зарублены, и в смерти их не случилось ничего, о чем стоило бы рассказать.

Стража опомнилась и бросилась на выручку к покойникам, но было поздно. Киссур и его люди бежали уже по галерее второго этажа, нырнули в служебную дверь, ведущую на крытый мост, еще мгновение, – и они один за другим, как лягушки, посыпались с моста через вышибленные витражи в реку.

– Что случилось? – спрашивали люди с другой стороны здания.

– Ба, – заорал вдруг кто-то, – красная слобода горит!

Действительно, за рекой над кварталом, где селились сектанты, отплясывала красная ботва, и народ бросился из дворца, кто – спасать свое имущество, а кто – желая нажиться на чужой беде.

В это самое время в зале Ста Полей перед государем Варназдом стояла депутация из двенадцати горожан. У них была с собой петиция о семнадцати пунктах, которая требовала от государя семнадцати обетов, как-то: вернуть обратно министра Нана, не назначать впредь министров без одобрения Доброго Совета, распространить право храмового убежища на любое жилище, так как человек есть дивный Храм, созданный Богом, и еще четырнадцать пунктов, столь же предосудительных.

– Это все? – спросил государь.

Цеховой мастер, стоявший во главе делегации, поклонился и сказал:

– Ваша Вечность! Еще ходят слухи, что министр Нан убит шпионами, посланнными Арфаррой: если это так, то два колдуна, Киссур и Арфарра, должны быть судимы народом за это преступление.

Государь побледнел под маской, и руки его сжали золотые драконьи головки на ручках трона так, что будь эти драконы живыми, государь непременно б их задушил.

– Народ неправ! – жалобно сказал Варназд, – я прикажу сам разобраться!

Арфарра, стоявший у подножия трона, усмехнулся и тихо сказал Варназду:

– Не спорьте, государь, ибо в данный момент дело обстоит именно так, какова бы ни была истина.

Государь Варназд заплакал и велел принести тушечницу. В это время в зале показался Киссур с тридцатью стражниками. Чареника поглядел на него, не выдержал и сказал:

– Сударь, можно б и не опаздывать на собственные похороны! Да и в одежде надо соблюдать приличия!

Действительно, ферязь молодого временщика, была, вопреки этикету, застегнута наглухо, а через плечо переброшен какой-то не очень чистый на вид конопляный узел, и лицо Киссура, с карим булатом глаз и железной скобой подбородка, было тоже в грязи и юшке. Киссур подошел к главе делегации, взял его за воротник и спросил, как он смеет вести переговоры от имени бунтовщиков.

– Сударь, – сказал горожанин, – не от имени бунтовщиков, а от имени народа.

– Ба, – сказал Киссур, взяв петицию. – Да, так и написано: от имени народа. Только что такое «народ?». В языке ойкумены слово «народ» – синоним слова «земледельцы», у варваров слово «народ» – синоним слова «войско», а в вашей петиции «народ», я гляжу, синоним «лавочникам»?

– Сударь, – сказал с достоинством горожанин, – я не думаю, что вас должны сейчас занимать подобные тонкости, но когда я вернусь, я спрошу Шиману, что мы имеем в виду под словом «народ».

– Можешь спросить у него прямо сейчас, – ответил Киссур.

С этими словами он раскрыл свой конопляный мешок, сунул туда руку и вытащил из него голову Шиманы. Рот у Шиманы был раскрыт, как у большого сома, и ниже шеи у Шиманы ничего не было.

Горожанин завизжал. Чиновники в ужасе растопырили глаза. А Киссур обмахнулся своим мешком, поклонился государю и сказал:

– Истинная человечность – не в том, чтобы спасать одного! Истинная человечность – в том, чтоб, пожертвовав одним, спасти тысячи. Государь! Вы приказали мне наказать Шиману и других заговорщиков, и по возможности щадить народ. Я, ничтожный, хоть и с опозданием, но выполнил ваш приказ, и огласил перед Добрым Советом документы о преступлениях этого человека.

С этими словами Киссур высоко поднял голову Шиманы и швынул ее на алтарь государя Иршачхана, в чашу для возлияний. Лица у чиновников и смутьянов стали белые, как бараний жир, ибо государь Иршахчан запретил кровавые жертвы и кровь в зале Ста Полей.

А Киссур велел горожанам встать на колени, скрутил их петицию в узел и хлестал их по рожам этой петицией, пока государь на него не раскричался. Тогда Киссур велел увести депутатов и повесить их на яшмовых воротах, потому что, как он выразился, ласку, забравшуюся в курятник, вешают без суда.

Чареника еще стоял в зале Ста Полей, у самой стены, бледный и оглушенный. Кто-то тронул его за плечо: это был Арфарра. Старик холодно улыбнулся и сказал:

– Прошу вашего извинения за то, что не посвятил вас в свои планы и отказался давеча предоставить документы, касающиеся Шиманы, – но видите: все вышло как нельзя лучше.

Чареника вздохнул и упал на руки подбежавшего стражника. Стражник вытянулся, ожидая, что Арфарра прикажет выволочь Чаренику во двор и повесить вместе с делегацией, но Арфарра ничего такого не приказал, и Чаренику отнесли в постель.

А Арфарра медленно пошел по мраморной лестнице, принимая льстивые поздравления. Он ничего не понимал. Откуда Киссур раздобыл документы, которые оставались в руках Нана? Как выбрался незамеченным из дворца? И вообще…

Топоча, как гусь, к Арфарре подбежал жирный евнух из женских покоев:

– Господин министр! Господин министр! Сын Нана пропал!

А дальше было вот что: Андарз, услышав о новостях, послал в город пятьсот человек, под командованием некоего Зуны. Им было известно мало, кроме разве того, что проклятые оборотни Афарры, о которых столько говорили в эти дни, сорвались со стен в зале Пятидесяти Полей и загрызли многих людей и даже иных бессмертных; и в тот миг, когда существование оборотней наконец-таки стало доказуемо через опыт, пошли слухи, что, пожалуй, это все-таки не оборотни, а справедливые духи!

Зуна вел своих людей в темноте, дорожками государева сада: вдруг послышался шорох и треск кустов; золоторогий олень мелькнул перед отрядом и скрылся; тщетно Зуна клялся божьим зобом и другими частями божьего тела, что это обычный зверь! «Нас предали!» – закричал кто-то, и люди побежали назад. Нас предали, но кто же? Разумеется, Зуна! И бедного полковника утопили в соседнем озерке.

Полк побежал в заречную слободку; их не хотели пускать, но полк пробил стенку и водворился в слободке; беглецы из слободки побежали на площадь и стали кричать, что богачи и чиновники предали народ; – и в это-то время вдали, за излучиной канала, показались скованные цепями и горящие торговые лодки. Кто-то закричал, что надо открыть левый шлюз: течение воды в канале изменится на противоположное, и лодки уйдут наверх. Толпа бросилась к шлюзам, и столкнулась у шлюзов с солдатами Андарза, которым в голову пришла та же мысль. Оказалось, что шлюзы только что были попорчены намертво.