Юлия Латынина - Колдуны и министры

– Готово? – спросил Киссур.

– Готово, – ответил Алдон.

– Тогда понесли, – распорядился новый фаворит.

– Что ты скажешь людям? – спросил Алдон.

– Я сначала сделаю их людьми, – усмехнулся Киссур, – а потом и поговорю.

Варвары подхватили котел за чугунные ушки и потащили во внутренний дворик, где собралось большинство защитников дворца. Господин Андарз бессовестно преуменьшал, уверяя, что из городской стражи осталось в живых тридцать человек. Их было не меньше двух сотен.

Лавочник Радун-старший лежал на песке в одной набрюшной юбочке. При виде нового фаворита, с секирами за спиной и с мечом на поясе, он приподнял голову и сказал своему племяннику:

– Ишь, опять пришел ругаться. Ты как думаешь, наш склад в Лесной Головке уцелеет?

Склад имел все шансы уцелеть, так как Радун отдал дочь замуж за большого человека из «красных циновок».

– Не знаю, – откликнулся племянник. – А вот, говорят, народное собрание заседает сегодня в зале Пятидесяти Полей, и принимает там делегацию от уроженцев Варнарайна, в национальных костюмах. Если б мы были в этой делегации, то склад бы наверняка уцелел.

Киссур осмотрелся и подошел к Радуну.

– А ну оденься, – сказал он.

Лавочник перевернулся на песке.

– А что, – сощурился он на юношу, – разве мне дали десять палок, что я не могу показать спину солнцу?

Все захохотали.

В следующее мгновение один из сыновей Алдона, из-за спины Киссура, вскинул рогатое копье и вогнал его в глотку умника.

Люди повскакали с мест, но в этот миг внимание их было отвлечено новым обстоятельством: племянник Алдона, бешено бранясь, вталкивал во двор, одного за другим, только что арестованных дворцовых чиновников. Пленники, связанные вместе, в своих нарядных кафтанах и придворных шапках, походили на гирлянды праздничных тыкв, которые продают на рынке в дни храмовых торжеств, раскрасив всеми восемью цветами и семьюдесятью оттенками. Воины пораскрывали глаза, увидев, что первым среди арестованных тащат сына Чареники.

Киссур подошел к пленнику и ткнул его в грудь.

– Все вы, – сказал Киссур, – изобличены в кознях против государства и в сношениях с бунтовщиками.

– Только попробуй отруби мне голову, – взвизгнул чиновник.

– Я вовсе не собираюсь рубить тебе голову, – возразил Киссур. – Я раздену тебя и загоню в этот чан с клеем. После этого купанья я заставлю тебя одеть опять твой нарядный кафтанчик, и отдам тебя моим солдатам: и они начнут сдирать с тебя кафтан вместе с кожей.

Тут лавочникам из числа варваров стало интересно, потому что раньше дворцовые чиновники драли с них кожу, а чтобы они драли кожу с чиновников, – такого не было.

– Я невиновен! – взвизгнул Чареника-сын в ужасе.

– Это хорошо, если ты невиновен, – сказал Киссур, – в таком случае бог оправдает тебя.

– Каким образом? – встревожился чиновник.

– Вас тут двенадцать человек, связанных попарно. Каждый получит меч и будет драться с тем, с кем он связан. Тот, кто невиновен, победит, а тот, кто виновен – проиграет. А того, кто откажется, я вымажу клеем и отдам солдатам.

Чареника-сын оглянулся на цепочку чиновников и истерически захохотал. Дело в том, что Киссур и Алдон так связали людей, что в каждой паре стояли смертельные враги, и мало кто из них отказался бы от возможности свести последние счеты.

Поединки продолжались три часа.

Когда все кончилось, Киссур обвел глазами своих воинов: лица у них налились кровью, глаза пританцовывали, – эге-гей, да это уже были не прежние лавочники, это были те самые аломы, чьи предки превращались в бою в волков и рысей! Жуткое зрелище и корячившиеся на песке тела раненых пробудили в них, наконец, жажду убивать.

– Эй вы заворуи! – закричал Киссур, – Ох и будет вам завтра чем похвастаться перед предками! Ох и славную про вас сложат песню!

Тут Киссур произнес речь, и это была очень хорошая речь. Он сказал, что храбрость воина приобретает за одну ночь больше, чем корысть лавочника – за десять лет.

– Клянусь божьим зобом, – орал Киссур, – мы – как эти вейцы! Кто победит – будет прав в глазах бога, кто помрет – избегнет жуткой смерти! Мой предок, император Амар, двести лет назад переплыл этот ров с полусотней людей, и приобрел себе славу и богатство, и, клянусь всеми богами, я повторю сегодня то, что сделал император Амар! Пусть станут направо те, кто забыл о чести и выгоде, а налево – те, кто хочет убить своих врагов и преумножить свое добро! Мне не нужно много людей – чем меньше воинов, тем больше доля каждого!

А в Зале Пятидесяти Полей шло ночное заседание. На помосте сидел Шимана и двенадцать сопредседателей. За ними возвышался алтарь, крытый алым сукном. На алтаре стояли курильницы и золотые миски. В мисках плавали ветви сосен с прикрепленными к ним табличками.

Шимана поцеловал священные таблички и предложил:

– Посвятим первую часть заседания выборам новой делегации, отправляющейся во дворец, – а потом господин Нан обещал прислать документы, в которых будет рассказана вся правда о злодеяниях Чареники и других негодяев, угнетавших народ.

Едва выбранная делегация отбыла во дворец, как к Шимане прибежал посыльный от Андарза и доложил, что к Зале Пятидесяти Полей от рыночной площади идет огромная толпа, и во главе ее – святой Лахут.

– Не стоит ли объявить их агентами Арфарры, – спросил один из сектантов, – и отрубить им головы?

– Нет, – возразил Шимана, – придется срубить слишком много голов. Лучше допустить народ в залу и побрататься с ним.

Делать нечего! Молебен пришлось отложить, и скоро огромная толпа народа окружила павильон, где заседали уважаемые люди и представители цехов. В павильоне растворили двери, и народ набился в проходы и верхние галереи. У пришедших в руках были фонари в форме красных орхидей, с надписями на фонарях «представитель народа». Остальные размахивали приветственными флагами.

– Что-то у них слишком много флагов, – заметил один из членов Доброго Совета.

– Они насажены на древки копий, – шепотом ответил Шимана.

Сначала люди с красными фонарями вели себя тихо. Попав во дворец впервые в жизни, они с благоговением вертели головой, озирая изысканную резьбу на стенах и цветочные шары, свисающие с потолка. Потом ораторы из их числа стали выходить на сцену со словами благодарности собору и народу, и по мере каждого последующего выступления люди с красными фонарями вели себя все развязней, и даже скоро заплевали пол, на котором уселись, красной жвачкой от бетеля.

Первый оратор сказал:

– Предлагаю считать нынешний день первым днем нового времени. Прежние века не существуют для нас; нельзя считать жизнью то время, когда мы жили под пятой тирании.