Сергей Раткевич - Вторая клятва

— Добрый день, господин Джон, как ваше колено?

«Нет, хорошо, когда все расписано. Вроде и нет наставника, а вроде он и рядом. Так и слышишь его голос, поправляющий, наставляющий, расписывающий любые действия до мелочей, чтоб даже случайно никакой ошибки не вышло».

— Спасибо, господин доктор!

— На здоровье, господин Джон!

— И вам того же, господин Эрик. Вы уж не хуже вашего наставника становитесь, так ему от меня и передайте! Мол, старый Джон сказал, что ваш, сэр Хьюго, ученик — молодец и совсем-совсем настоящий лекарь. Вот.

— Спасибо на добром слове, господин Джон.

Вот и все. Справился. И только двое отказались лечиться, решив подождать наставника. А все остальные вполне довольны, и вообще все хорошо.

Эрик вытер вспотевший лоб и вздрогнул, услышав новый стук в дверь.

«Еще кто-то?»

— Прошу вас, — бросил он, еще раз просматривая записи Шарца.

«Вроде никого больше быть не должно? Неужто я что-то упустил?»

«Что-то внезапное?»

«Вдруг мне наставник этого еще не показывал? Вдруг не справлюсь?»

— Здравствуйте, доктор. — Невысокий пожилой человек сразу чем-то Эрику не понравился. Была в нем едва уловимая странность, нечто, не свойственное ни этому росту, ни этому возрасту, ни этому телосложению.

«Но, быть может, это от болезни?»

— Здравствуйте. Проходите, присаживайтесь. — Эрик встал и поклонился незнакомцу. Жестом указал ему на кресло.

«У лекаря не бывает приятных или неприятных, знатных или не знатных, богатых или бедных пациентов, — припомнились слова наставника. — Все равны перед врачебной помощью».

— Благодарю. — Незнакомец опустился в кресло быстрым текучим движением, от которого у Эрика нехорошо заныло в животе.

«Обычные люди так не двигаются. Кто это?»

— На что жалуемся? — спросил Эрик, силясь подавить растущую тревогу.

— На головную боль.

— Есть прекрасный порошок! — обрадовался Эрик.

«Может, мне просто померещилось? Ведь не может же быть, чтобы…»

— Порошок не годится, — с едва заметной усмешкой ответил незнакомец. — Моя головная боль вызвана совершенно конкретной проблемой, и, пока та не решена, никакие порошки мне не помогут.

— Я слушаю, — кивнул Эрик, а комната нехорошо кружилась, покачивалась из стороны в сторону.

«Ведь не может же быть такого… ведь не может же быть…»

— Сегодня, совсем скоро, сюда приедет лорд-канцлер Олбарии, сэр Роберт де Бофорт. Его нужно убить. Способ не имеет значения.

— Что?! — хрипло выдохнул Эрик, с замершим сердцем вглядываясь в собеседника.

На него смотрели глаза его первого учителя.

— Что-то ты, Эрик, совсем ворон не ловишь, — ухмыльнулся ледгундский агент высшего класса. — Немного грима, чуть другая походка… я полагал, что ты меня узнаешь, едва я войду… Ну и как, понравилось тебе быть доктором?

Эрик молчал, судорожно комкая медицинские записи и даже не замечая этого. Прошлое внезапно просунуло свою голову в настоящее, и оказалось, что голова эта уродлива и страшна.

«Я столько раз с умилением вспоминал наставника и школу агентов… почему же меня это так пугает?»

— Оставь бумаги в покое, — приказал агент.

Усилием воли Эрик заставил себя прекратить тихую истерику.

«Я должен отказаться сразу. Меня отдали. Продали. Предали. Я больше не агент. Я не имею к этому никакого отношения».

— Я не стану никого убивать, — сглотнув трудный комок, наконец сказал Эрик. — Вы можете убить меня, если вам угодно, но я никого убивать не стану.

— Ты давал клятву, Эрик, — тихо напомнил его бывший наставник.

«Вторая клятва не отменяет первой!» — добавили его глаза.

— Но я… — пробормотал Эрик. — Вы сами меня отдали. Продали. Предали. Я больше не ваш человек…

«Проклятье! Почему мой голос звучит столь слабо и неубедительно?»

— Ты все сделаешь как надо. У тебя получится.

— Вы сами меня продали, — повторил Эрик. — И все это время я учился другому. Я лекарь, а не убийца. Я больше не умею убивать.

— Вздор! Ты даже в лучшей форме, чем прежде. Я знаю, что у тебя все получится.

— Вы меня обманывали… — тихо сказал Эрик. — Всегда обманывали. Всю жизнь.

— Вот как? — улыбнулся ледгундский агент. — Твой новый наставник сказал тебе это? Открыл тебе глаза? Весьма разумно с его стороны. Вот только… с чего это ты решил, что, поведав тебе о моей лжи, он сам станет говорить правду? Он тоже лжет. Все всегда лгут, разве ты еще этого не понял? Правда — слишком опасное оружие, чтобы ею без толку размахивать. Устанавливать относительную достоверность событий я тебя учил. Почему ты ни разу не попытался проделать этого со мной? С моими словами? Впрочем, нет никакой разницы, кто из нас лжет, я или гном… Твоя клятва, Эрик… ты давал ее сам. Никто не смеет лгать, давая клятву. Именно поэтому она столь ценится. Крошечная искорка правды в океане лжи. Именно поэтому она столь священна. Капелька живого пламени среди вечного льда. Или ты тогда тоже лгал?

— Нет, — покачал головой Эрик. — Не лгал. Я вообще не умею лгать наставнику. Вы позабыли научить меня этому.

Голова продолжала кружиться. Мерзко, противно крутиться.

Вокруг не было ничего реального. Только голос. Голос, который… которому… когда-то Эрик повиновался ему радостно и без рассуждений. Нет, он все же солгал, когда сам себе заявил, что никогда не верил своему первому наставнику. Верил. Еще как верил.

Можно ли не верить тому, кто накормил умирающего от голода? Тому, кто приютил, обогрел. Тому, кто научил защищаться от врагов. Тому, кому было до тебя дело. Тому, кто научил тебя всему, что ты умеешь. Тому, кто научил тебя уважать самого себя. Можно ли не любить его?!

«Ты нищ, у тебя нет ничего своего. Ни дома, ни друзей, ни родных, и даже та одежда, что на тебе, получена здесь, в школе лазутчиков. И все же… у тебя есть мастерство, которого не отобрать. И твоя жизнь, которую ты готов отдать за родину и короля. Ты не боишься смерти, этим не каждый вельможа способен похвастать. И никто из них не имеет твоих способностей, твоей выучки… у тебя нет ничего, и именно поэтому ты владеешь всем миром. Только тот владеет всем миром, у кого и вправду нет ничего».

Так можно ли не любить человека, который подарил тебе все это? Можно ли не верить ему?!

«Он делал из меня урода. Ни на кого не похожего, гениального урода! Он научил меня уважать свою выучку, свою уникальность, свое уродство. А Шарц вправил мне кости на место и дал шанс стать человеком. Таким, как все».

«Он делал из тебя мастера. И разве любое другое мастерство не такое же уродство? Разве лекарь не такой же урод, как секретный агент?»

«Да при чем здесь это! Он учил меня уважать всего лишь выучку, всего лишь одаренность, а Шарц научил меня уважать себя самого!»

«Но разве твое мастерство и твоя одаренность не часть тебя самого?»