Алексей Молокин - Злое железо

– Эй, работнички, нечего рассиживаться, собирайте камни и тащите их наверх.

Константин с Гонзой набрали пригоршни разноцветных обломков Божьего Камня и стали подниматься ко мне.

Обретя веру, я поверил и в себя тоже. Теперь задуманная работа не казалась мне невыполнимой, наоборот, она доставляла истинное удовольствие, осколки Божьего Камня, казалось, сами стремились на свои изначальные места, я только помогал им. Так продолжалось час или два, а может быть, и дольше. Наконец мои подручные взмолились.

– Бугор, – тяжело отдуваясь, пропыхтел Гонза. – Давай маленько перекурим, а то ноги отваливаются вверх-вниз бегать. Сил больше никаких нет, одна спортивная злость.

Я спустился с лесов, и мы втроем присели у подножия заметно подросшего Божьего Камня перекурить. Гонза извлек из предусмотрительно захваченного с собой мешка вместительный глиняный жбан и пустил его по кругу.

– Пиво? – спросил я. Пива мне почему-то совершенно не хотелось.

– Обижаешь, начальник, – солидно ответил Гонза. – Квас это. С изюмом и прочими квасными прибамбасами. Агусий дал с собой, сказал, пригодится, вот и пригодился. А хорош квасок! Надо будет у деда рецептик попросить, вернусь в Растюпинск, квасную фирму заделаю, стану монополистом, вот увидишь!

Я отхлебнул весело стрельнувший в нос кисло-сладкий напиток, пахнущий хлебом и какими-то травами, и почувствовал, что все-таки устал. Но теперь эта усталость уходила из меня с каждым глотком – Агусий знал, что делал.

Мои товарищи смотрели на меня как-то странно. Потом Костя сказал:

– Ты извини, конечно, Степан, но когда мы поднялись к тебе на эту горку – еле тебя узнали. Какой-то ты не такой стал.

– Во-во! – поддержал его Гонза. – Именно, что не такой, аж смотреть страшно, даже на мента не похож! Я так просто чуть не сверзился с лесов, вот было бы смеху-то.

– Чего же тогда смотрите? – спросил я, улыбаясь. Подковырки меня теперь совершенно не трогали. Прикалываются люди – и пусть их. Ничего обидного я в этом для себя не видел.

– Страшно, а хочется, – туманно ответил Гонза. – Что-то в тебе эдакое. Ты, друган, извини, но я такие лица только у некоторых беременных баб видел, да еще у одного поэта запойного. Помер он, правда, а так хороший был поэт.

– Какие такие? – снова спросил я. – Опухшие, что ли?

– Просветленные, – серьезно поправил меня браток. – Просветленные, вот какие! Ну ладно, покурили, отдохнули, пора и за работу. Командуй, бугор.

А Костя так ничего и не сказал, только сидел молча, сосредоточенно смолил свою сигару да поглядывал на меня с каким-то, я бы сказал, научным интересом. Словно динозавра вместо постового увидел, и этот динозавр взял, да и выписал ему штраф за превышение скорости. Да еще и от хабара отказался.

…Уже почти совсем рассвело. Утреннее апрельское небо неторопливо топило в себе звезды, словно заливало их жидким синеватым молоком. Рассвет – это, в сущности, небесный разлив, подумал я. Только случается он не раз в год, как земной, а каждое утро. Мы, трое до смерти усталых строительных рабочих, кружком сидели на покрытом росой куске брезента, расстеленном на расчищенной от обломков площадке у подошвы Божьего Камня. В вышине сквозь рассветный туман над почти восстановленной вершиной брезжила маленькая ярко-алая точка. Одна-единственная. Пустое свято место.

– Задолбались уже искать, – проворчал Гонза. – Может быть, последний камушек кто-нибудь попросту спер? – И, сконфузившись, добавил: – Я, конечно, не имею в виду никого из присутствующих. Может быть, кто-нибудь из девчонок по незнанию взял, они же от всяких цацек аж трясутся, уж мне ли женщин не знать. А может, тут еще кто-нибудь, кроме нас, побывал, пока мы все наверху колбасились? Ну, одного камешка не хватает – это пустяк, остальные-то на месте. Так что, по-моему, и искать не стоит. Возьмем подходящий булыжник да приспособим. А Степан его пришпандорит как надо, и будет тот камень как родной. Всего и делов-то!

Костя задумчиво покачал головой:

– Это замковый камень, то есть самый главный. Его непременно надо найти и поставить на место, без него вся скала теряет смысл, а значит, вскорости рухнет. Я думаю, что он у Агусия. Старик его нашел и припрятал до поры. Так что пора шабашить, ребята. Славно мы этой ночкой работнули, а, бугор?

– Славно, – согласился я. Белое зернышко веры внутри подернулось пылью усталости и безразличия. Спать хотелось немилосердно. Выдохся я, что ли? – Ну что, что смогли, мы сделали, остается только вернуться к Агусию да отчитаться. Идем, что ли?

Работа наша была почти закончена. Больше мы сделать ничего не могли, хотя обыскали всю поляну у подошвы. Алого замкового камня нигде не было, во всяком случае, на поверхности земли. Теперь я перестал быть бугром и снова стал самим собой, старшим сержантом Голядкиным, несостоявшимся физиком, незадачливым любовником госпожи магистки. Ночь моей удачи закончилась, но я запомню ее навсегда, эту ночь, хорошо, что она была.

– Эй, архангел в погонах, кончай кукситься, – прервал мои размышления Гонза. – А то я смотрю, ты как-то с лица потускнел. Не боись, все будет ништяк, сейчас подхарчимся, погреемся у костерка, покемарим пару часиков и снова пойдем искать этот треклятый замковый кирпич. Забыл, что ли, про мою стратегическую лопатку? Или я зря ее тащил? Если надо, мы тут все перекопаем, в пору картошку сажать. Заодно Агусию в хозяйстве подспорье будет. И вообще ты чего скис-то? Ты ведь теперь не один, правда, Константин? А идти никуда не надо, вон уже почти рассвело. Так ведь, братаны?

– Сейчас костерок разведем, – в тон ему отозвался герой Костя, ломая сухие ветки и складывая их шалашиком, – картошечки испечем, а там и остальные наши подтянутся.

Затеплив огонек, он осторожно подул на зарождающийся костер, потянуло полынью и дымом, потом подтянул к себе мешок и выкатил из него с десяток крепких розовых картофелин.

Я так и не дождался обещанной печеной картошки, потому что уснул, подняв для тепла воротник своего кителя, втянув голову в плечи и по-детски поджав ноющие пальцы на ногах. Кто-то, Костя или Гонзик, укрыл меня пахнущим псиной колючим одеялом. Последнее, что я увидел перед тем, как отключиться, было тлеющее алым на бледном полотне апрельского рассвета пустое свято место.

Существовала некогда в благословенные семидесятые одна рок-группа, называлась она «Трехсобачья ночь». Играла эта команда ритм-энд-блюз и ничем особенным, кроме заковыристого названия, не запомнилась. Во всяком случае, мне, барду Авдею. Понимать это название следовало так: если просто холодно, то ты, как истинный эскимос, или чукча, по-нашему, пускаешь в свою постель одну собаку, если очень холодно – то двух, а уж когда совсем невмоготу – целых трех. Хотя в этом случае это они тебя пускают, если, конечно, захотят. От собак тепло, так что путник, находящийся с собаками в хороших отношениях, имеет шанс пережить самый лютый мороз. В общем, ребятки из «Трехсобачьей ночи» намекали на то, что они своими хитами согреют кого хочешь и в любую погоду. Наш русский вариант – собачья погода. Это ведь не только в том смысле, что хороший хозяин в холодную погоду собаку из дома не выгонит, а еще и в том, что с собакой в доме теплее. Потому и не выгонит. Не знаю, как насчет согревательных возможностей трехсобачьей музыки, но парочка дружелюбно настроенных псин мне в эту ночь совсем не помешала бы, мои отношения с аймами-обочницами явно нуждались в подогреве. Я уже заранее ежился, представляя себе эту ночку. Хорошо бы, конечно, хватить чарку-другую драконовой крови, если у Кости в его фляжке еще что-нибудь осталось, на худой конец, сошла бы и обычная водка, да вот беда – Костя отправился на Божий Камень, а в доме всебогуна Агусия спиртного, похоже, и вовсе не водилось. На стол он ничего веселого не поставил, а спрашивать после этого было как-то невежливо. Когда я все-таки, преодолев природную застенчивость, попросил чего-нибудь такого, горячительного, то получил в ответ предложение испить кваску и не мешать достойным богунам беседовать о важных вещах. Самым простым выходом из создавшегося неловкого положения было, конечно, отправиться вслед за ребятами на Божий Камень. Уж отыскать-то я их всяко отыщу, и если помощи от меня никакой, то хотя бы высплюсь по-человечески. Апрельские заморозки я уж как-нибудь переживу, а вот общество двух недружелюбных, излучающих холод женщин – вряд ли. Я подхватил спальник и бочком-бочком стал продвигаться к выходу из избы.