Феликс Разумовский - Аленький цветочек

Дело происходило в маленькой, топившейся по-чёрному баньке. Она была освещена только багрово рдеющими углями, а под потолком плавал густой, пряно пахнущий дым. От него щипало ноздри и сладко, как от шампанского, кружилась голова.

– Бабушка Тома, миленькая, у нас ведь экспедиция как-никак! – Виринея умоляюще взглянула на Григорьевну. – Вы понимаете, полевые изыскания, утверждённый научный план!.. Ребята вкалывают с утра до ночи… А я здесь сижу как чучундра, пироги с зайчатиной лопаю.

(Вообще-то не только с зайчатиной. Ещё и с брусникой, рыбой, олениной, бобрятиной, вкуснее ничего в своей жизни Виринея не пробовала. Да ну её ко всем чертям, эту диету, и кто только выдумал голодом себя изводить!)

– Кушай на здоровье, поправляйся. – Григорьевна похлопала девушку по ноге и стала бинтовать намазанное колено холстиной. Новомодных марлевых бинтов старая лекарка не признавала. – А касаемо экспедиции вашей… зря стараетесь, вот что скажу. Таким макаром вы шиш с маслом найдёте. Вам, городским, природы не понять. Лезете со своим уставом в чужой монастырь, ничего слушать не хотите. Да и вообще… нынешние люди выбрали неверный путь, они на земле чужие. – Старая колдунья завязала узел покрепче, поднялась с древнего прямоугольного камня, служившего ей сиденьем, и впервые за всё время улыбнулась. – А ты вот, девка, из другой породы, курловская. Те всегда без шор на глазах жили. Так что слушай да запоминай, может, чего и отложится в душе. Родовая [132]ты.

Много чего рассказала интересного Григорьевна Виринее. А на седьмой день помылась в баньке, оделась во всё чистое и, улёгшись на лавке, сказала просто:

– Время пришло умирать.

Скудин-старший молча стоял возле матери. Дарья Дмитриевна, хоть и знала, что плакать нельзя, давилась слезами. Виринея кусала губы, обыденность происходившего ошеломила её. Сколько бьётся человечество над таинством смерти, сколько размышляет о неизбежном каждый из нас… И как всё, оказывается, просто…

– Степан, нож! – Григорьевна сама засунула себе под голову боевой тесак, чтобы душа легче покинула тело, едва заметно улыбнулась бледными губами. – Преставлюсь – не тяни, сжигай, – велела она сыну. – А ты, девка, иди-ка сюда! – Она властно подняла глаза на Виринею, взгляд её светился облегчением, как у человека, обхитрившего судьбу. – На, девка, возьми!

Протянула ей сухонькую морщинистую ладонь, крепко сжала пальцы… и, дёрнувшись едва заметно, вытянулась на скамье. Улыбка так и не сошла с её лица, ставшего совсем восковым.

Виринею же в руку ударил словно бы электрический разряд, она даже пошатнулась, чувствуя, как идёт кругом голова. Виринее ещё не доводилось хоронить близких людей, и она только тут осознала, насколько сильно успела привязаться к Григорьевне.

– Ой, бабуленька, – зашептала она, – на кого же ты нас покинула…

Наше государство почему-то считает, что право распоряжаться бренными останками умерших принадлежит ему и только ему. Вздумаете сами похоронить усопшего родственника – и вас обвинят в самоуправстве и чуть ли не в глумлении над телом. Да ещё найдутся «свидетели», которые начнут утверждать, что вы… зарыли живого. В корыстных целях, естественно…

Бывшая ссыльнопоселенная и это предусмотрела. Оставила сыну собственноручно подписанную бумагу, где выразила свою последнюю волю. Тамара Григорьевна пожелала для себя огненного погребения. Да не где-нибудь в казённом крематории, а около дома.

Её тело возложили на сруб утром следующего дня. Кроме близких родственников были Виринея с профессором Звягинцевым да, конечно, саам Данилов – молчаливый, однако с просветлённым лицом. Ещё одна душа освободилась от оков плоти, изготовилась вознестись в небо – домой…

– Прощай, мать. – Вздохнув, Скудин-старший зажёг берёсту. Не сразу, с потрескиванием принялись толстые сосновые брёвна, но вот прозрачный воздух наполнился дымом и смоляным духом, высоко в небо взвились огненные языки… И внезапно на их призрачном фоне Виринея вдруг увидела желтоватое сияние, которое, колеблясь и радужно переливаясь, медленно потянулось в безоблачную синь. Нездешний свет полыхнул в голове Виринеи, она качнулась и, чтобы не упасть, схватилась за стоявшую рядом Дарью Дмитриевну. Та молча поддержала её, неотрывно глядя на величаво разгорающийся костер.

– Извините… – Виринея отняла дрожащие руки, прикусила крепко губу. Перед глазами у неё рушился, менял цвет и форму старый привычный мир, поворачивался неизвестной стороной, большинству живущих недоступной. Девушка почувствовала себя, словно в детстве, когда стало ясно, что куклы живут на сцене не сами по себе, а управляются с помощью ниток. Так вот, мир действительно напоминал кукольный театр. Всё вокруг пронизывали незримые, но очень прочные связи. Можно потянуть за ниточку, а можно и оборвать… От сокровенного знания, от внезапного ощущения собственной силы у Виринеи перехватило горло, она судорожно всхлипнула…

Шумно полыхали смолистые стволы. Дым сизым саваном укутал мёртвую, ограждая от людских глаз её последнее таинство. Медленно плыло в небеса золотистое переливающееся облачко… Высоко, высоко… Туда, где в иной реальности высились неприступные Рипейские горы, где сияли под иномировым солнцем ручьи и реки Страны Белых Вод и хранили святое могущество великие камни Арктиды…

Всему в этой жизни приходит конец. Харчам в том числе. Поход в райцентр за продовольствием Гринберг назначил на субботу, однако сам по причине нездоровья не поехал, откомандировал Ивана, Звягинцева и Бурова на «Хаммере». Авторитет его в хозяйственных вопросах был непререкаем – американцы молча выкатили джип, Скудин столь же послушно сел за руль, Глеб с профессором устроились рядом (если кто не знает – «Хаммер» в ширину примерно как наши «Жигули» в длину), и приземистый четырёхколесный монстр, породисто рыча, покатил по тундре в направлении трассы. Подвеска у него была непробиваемая, на всё плевать – ухаб не ухаб, яма не яма. Джип всех джипов, не какой-нибудь там сверкающий металликом «паркетный внедорожник» для городского пижона…

Было ещё довольно раннее утро. когда «Хаммер» преодолел все сто двадцать вёрст и вырулил на единственную и главную площадь райцентра. Вот, стало быть, и она, столица данного участка Лапландии. Российской. Деревянные обшарпанные домики, деревянные тротуары, деревянные покосившиеся заборы, зеленеющие грядки за ними…. А посередине – шумное торжище. С южной стороны над ним высилось здание, украшенное триколором. Окна другого, расположенного точно напротив, украшали железные решетки. В центре высилось тотемическое изваяние из чугуна. Тих и сумрачен был Владимир Ильич, казавшийся сошедшим с одной остроумной карикатуры времён Перестройки… На той карикатуре множество мелких вождей, суетившихся у подножия постамента, уверенно тыкало вытянутыми руками в диаметрально противоположные стороны… а над ними нависал Ленин, в тяжком раздумье опустивший обычно указующие длани…