Вадим Панов - Королевский крест

«А как бы повели себя в данной ситуации масаны из Тайного Города? Не заметить дикарей невозможно, значит, надо как-то реагировать…»

Еще пара шагов, «Мазератти» остался позади.

— Эй, придурки!

— Мы будем защищаться!

— Здесь вам делать нечего. Ясно?

— Ясно.

— Вот и проваливайте!

Масан перекинулся парой фраз с челами-охранниками и покинул гараж по лестнице, находящейся неподалеку от въезда. С Красными Шапками он больше не разговаривал, не проверял, исполняют ли они приказ, даже голову лишний раз не повернул — велел и ушел, не сомневаясь в результате. Впрочем, правильно.

— Сваливать надо, — вздохнул Маркер.

— То-то мне эта тачка сразу не понравилась, — припомнил Отвертка. — Тонирована она как-то неправильно…

— Копыто, сучонок, специально нас подставил, — прорычал Булыжник. — Смерти моей хочет, гнида!

— Ему-то зачем?

— Откуда я знаю? Прижму, гаденыша, сам все расскажет.

— Прижмешь его, как же…

— У Копыто полно приятелей-кровососов, — сообщил Маркер, глубокомысленно изучая извлеченный из носа палец. — Кто-то из них проголодался и попросил Шибзича нас подставить.

— Масаны, когда голодные, — чистые психи, — согласился Булыжник.

— Мы, типа, угоняем тачку, а ейный сторож безнаказанно нас выкуривает.

— Высушивает .

— Неважно. Кровь нашу сосет, падла.

— Тогда почему не высосал? — осведомился Отвертка.

— Маркер, ты — тренер, — похвалил подчиненного уйбуй. — Ты этого мерзавца Копыто на раз-два вычислил. Хвалю!

Маркер зарделся.

— А морду этого масана кто-нибудь запомнил?

Булыжник с отвращением посмотрел на надоедливого бойца.

— Брал бы с Маркера пример, дубина! Он все и так видит, словно ведьма какая-нибудь. А ты, ошибка Спящего, даже физиономию масана не запомнил…

— Сваливать надо! — Маркеру были приятны речи уйбуя, но оставаться в гараже боец опасался.

— Поехали! — Булыжник воинственно опустил ладонь на рукоять ятагана. — Найдем Копыто и отрежем ему…

Неподалеку от Москвы, 1812 год

На мгновение рука замерла над колодой. Всего на мгновение. Не потому, что он сомневался в успехе, — нет. Жест, несущий в себе признак нерешительности, в действительности был вызван совсем иными чувствами: игрок переживал момент торжества. Он не сомневался, что откроет нужную карту, и остановился лишь для того, чтобы сейчас, наедине с самим собой, насладиться триумфом. Пышные церемонии и льстивые речи придворных — потом, он давно привык к сопровождающей победы мишуре, принимал почести с приличествующей важностью, надувался спесью, вел себя холодно и величественно, как подобает гению… а радовался — по-настоящему радовался! — именно сейчас, услышав от себя: «Я победил!»

«Я поднялся еще выше. Я заставил врагов рыдать, а соратников восхищаться. Я просиживал ночи над картами и планами, я заключал союзы и засылал шпионов, я заслужил уважение талантливых военачальников и любовь простых солдат — и те, и другие готовы умереть за меня. Я работал как каторжный, и я добился поставленной цели. Очередной цели. Это — моя победа. Мой труд. Моя кровь, моя воля, мое упорство и моя вера!»

И даже Судьба, приготовившая для него смешную перспективу мелкой службы в захолустном гарнизоне, отступила перед таким напором.

Наполеон I Бонапарт небрежно перевернул верхнюю карту. Как и следовало ожидать, она была той самой. Нужной. Необходимой. Последней картой красной масти в Колоде Судьбы. Несколько мгновений император с улыбкой смотрел на десятку червей, а затем бросил ее на столик. «Королевский Крест» собран.

«Я победил!»

И почти сразу же из-за двери донеслось покашливание адъютанта:

— Мой император!

— Входите, Огильви.

Бонапарт отошел от столика и с улыбкой посмотрел на вошедшего офицера — молодого, стройного, красивого. Даже в походных условиях Огюст Огильви ухитрялся сохранять парижский блеск, лаская взор повелителя чистотой кожи, ухоженными ногтями и запахом ароматного парфюма. Юноша стал близок недавно, уже во время кампании, и буквально угадывал желания повелителя.

— Мой император, прибыли гонцы от командующего авангардом…

— Что говорят?

— Они умоляют предоставить возможность самим донести до вас…

— Понятно. — Принесенная гонцами весть не стала для Наполеона сюрпризом — он ждал ее. Но следовало продемонстрировать радость. — Пойдемте, Огильви, послушаем.

Сопровождаемый молодым офицером, Бонапарт вышел на крыльцо — гвардейцы у двери дружно взяли на караул — и едва не оглох от радостных воплей:

— Они ушли!

— Русские ушли!

— Русская армия бежала!

— Москва ваша, император!

Уже в самом начале кампании Наполеон понял, почему колдун так опасался вторжения в Россию, почему заставлял готовиться с такой тщательностью, почему потребовал собрать под своими знаменами всех — всех! — кто хотел сражаться.

«Важен каждый лишний солдат! Каждая лишняя сабля! Каждый штык!»

Итальянцы и испанцы, пруссаки и поляки, саксонцы, вестфальцы, португальцы, баварцы, хорваты — не только французы шли убивать русского медведя. Дворяне и простолюдины, вчерашние студенты и детишки мелких лавочников, профессиональные убийцы и грабители, насильники и воры, грязная пена человечества, поднятая революцией и последовавшими войнами. Вербовщики не мучили рекрутов особыми расспросами: готов воевать с русскими? Бери ружье и вперед. Императору нужны солдаты.

Но колдуну и этого было мало: еще! Еще людей! Еще!!

Бонапарт, в свою очередь, соглашался с увеличением армии, будучи поражен гигантскими просторами России — только до древней столицы варваров армии предстояло идти несколько месяцев. Наполеон понимал, что для захвата и удержания завоеванных территорий потребуются войска. И, лишь перейдя границу восточной империи, корсиканец сообразил, что колдун советовал собрать огромную армию по другим причинам: с таким ожесточенным сопротивлением Бонапарту еще не приходилось сталкиваться. Итальянцы и испанцы, пруссаки и поляки, саксонцы, вестфальцы, португальцы, баварцы, хорваты — все склонили головы перед величием императора французов и раболепно принесли ему унизительные клятвы верности.

Русские становиться на колени отказались.

И воевать Наполеону приходилось не только с регулярной армией, но со всем народом, с каждым русским лично, ибо, в отличие от просвещенных европейцев, славяне не собирались терпеть на своей земле присутствие чужой армии. Дворяне жгли поместья, купцы — лавки и товары, разрушали все, что можно разрушить, уничтожали, что можно уничтожить, и уходили. Сначала такое поведение покоряемого народа развлекало, поддерживало общепринятое убеждение, что воевать, по сути, приходится с тупыми варварами, почти с животными. Время шло, войска продвигались вперед, а ничего не менялось, несмотря на неудачно складывающуюся кампанию, сдаваться русские не собирались. И постепенно улыбочки на лицах штабных красавчиков превращались в гримасы: они поняли, что «варвары» слишком свободны и независимы, чтобы терпеть над собой власть плюгавого корсиканца. И появился страх. И чем дальше забиралась на восток великая армия, тем страшнее становилось, тем меньше верилось в победу.