Юрий Никитин - Главный бой

Придерживаясь за стену, он дотащился до своей комнаты.

— Ну что? — спросила Леся с тревогой.

— Оборотни как оборотни, — буркнул он.

— Но ведь… оборотни — это же…

— Не наше это дело, — сказал он твердо.

— Что — не наше?

— Все здесь не наше, — ответил он еще внушительнее. — В чужой край со своей правдой не ходят. Пришли какие-то люди поесть и выпить… ну, пусть не совсем люди, нам какое дело? Спи. Утро вечера мудренее. Тебе что, больше делать нечего, чем бедным оборотням кости перемывать?

Ложе поднялось и ударило в лицо. Он уже не чувствовал, как такие же раненые, как и у него, руки заботливо накрыли одеялом.

Сильные руки тормошили за плечо. Он очнулся от глубокого, как беспамятство сна, спросил с беспокойством:

— Я храпел, да?

Из светлого облака чистый и ясный голос ответил успокаивающе:

— Наоборот, спал как бревно.

Облако стянулось в облик Леси. Она наклонилась над ним, бледная и с лиловыми кругами под глазами. Лицо девушки исхудало, глаза запали глубоко в череп. В его лицо всматривалась с непонятной тревогой.

— Так что же?..

— Ты почти не дышал, — объяснила она. В ее голосе был страх. — Я уже начала думать…

Уже скоро, подумал он. Уже скоро настанет это. Ну, которое не дышать.

Заранее скривившись, он задержал дыхание и начал подниматься. Избитое, израненное тело поднялось почти без усилий. Он сидел, тупо глядя в окошко. Небосвод полыхал красным.

— Горим? — спросил он с беспокойством.

— Какое?.. Вечер.

— Вечер? Сколько же я спал?

— Ночь, — сказала она, — а потом и весь день…

— Еще сутки прочь, — произнес он с тоской и непонятной для Леси горечью. — Так что же я сижу?

Округлившимися глазами она смотрела, как он стащил себя с ложа. Его раскачивало, но в глазах было удивление. Повел плечами, сделал глубокий вздох, грудь поднялась высоко, напрягся так, что побагровел, удивленно покачал головой.

— Что с тобой?

— Я был уверен, что мне переломали все ребра, — сказал он наконец. — И вообще перебили все кости… Чем нас таким кормили?

— Приходила бабка, — напомнила она. — Тебя тоже поила отварами. Говорит, ты здоровый. Заживет как на большой дворовой собаке…

— Уже зажило, — сказал он пораженно. — Ну, не совсем, конечно, но я думал, не встану еще с неделю… Все-все… Ухожу.

Она не двигалась, смотрела непонимающе. А он топтался по комнатке, ворошил кучу железа, ее разве что в кузницу на перековку, прилаживал на себя эти створки железных раковин. А за спиной широкое ложе, на котором она спала рядом, страшась во сне положить голову на его грудь, потревожить или задеть его раны. Но вот сейчас, когда он почти залечился…

Что заставляет его встать с постели, когда… когда она всю ночь отогревала его своим жарким телом?

— Добрыня, — произнесла она осторожно. — У тебя, наверное, жар?

— Да, — ответил он. — Еще какой. Ты оставайся здесь. А мне надо идти.

Со вздохом уронил исковерканные доспехи. Здесь бабка-лекарь не поможет. С другой стороны, зачем ему доспехи? Ну потаскает еще неделю эту тяжесть…

Леся с укором покачала головой:

— Добрыня, ты меня оставишь здесь? С этими… нечеловеками?

Он шагнул к двери, оглянулся:

— Все мы… не всегда человеки. Ладно, пойдем. Но сперва я пойду пообщаюсь с хозяйкой.

Она ждала на крыльце. Ахнула, когда двери конюшни распахнулись, вышел сверкающий воин, а за ним в поводу шли два коня: белый как снег жеребец и красивый гнедой конь с тонкими ногами и гордой умной головой.

— Нравится? — спросил он со странной ноткой. — Да, здесь есть все… Все на свете. Вот только мы…

Страшная тоска звучала в его голосе. Не веря себе, Леся подошла к коню, погладила. Он покосился на нее добрым карим глазом, попытался игриво ухватить за ухо.

— Садись, — велел Добрыня нетерпеливо. Лицо его было бледным, даже отблеск заката не скрашивал покойницкого облика. — Пора, пора…

Красный диск солнца опускался к пылающему краю земли. В небе искрились пурпуром облака. Виднокрай прогнулся заранее, готовясь принять раскаленную тяжесть. Тени по земле двигались длинные, темные, сумерки затаились во всех углах, готовые с заходом солнца выйти победно и затопить весь мир.

Леся поехала следом тихонько, страшилась разгневать хмурого витязя. Корчма осталась далеко за их спинами. Добрыня держался в седле пока еще с трудом, но с каждым конским шагом тело разогревалось, он уже держал спину прямо, челюсть воинственно выдвинулась, а взгляд стал суровым и надменным.

У Леси из-за плеча по-прежнему выглядывал лук. Добрыня поглядывал на него все чаще, наконец сказал, морщась:

— Раз уж ты не осталась… проверь лук, тетиву, стрелы.

Она ответила печально:

— Лук цел, одна тетива в запасе. Но стрел только две… Те, заветные, которые еще от Святогора. Добрыня, зачем мы выехали на ночь глядя?.. Хотя бы переночевали!

Он пустил коня прямо по красной земле, залитой горящим солнцем. Как ночью по озеру ложится лунная дорожка, так и от солнца под копыта лег широкий путь из царственного пурпура, который под стать только богам и героям. Добрыня поехал по этой дорожке прямо к раскаленному краю. Солнце остановилось, ждет, красный диск как открытая дверь…

— Тебе надо было остаться, — ответил он, не поворачиваясь.

— Нет, — ответила она в прямую спину. Видно же, каких усилий стоит держать спину прямой, а плечи раздвинутыми, но едет так, словно на него смотрят тысячи глаз. — Нет, Добрыня… Я пойду за тобой.

Вряд ли он понял, что она сказала, да и Леся сперва не ощутила всего глубинного смысла, что наполнил такие простые слова, но уже понимала, что вот теперь… с этого дня, она в самом деле пойдет не просто с ним, но и за ним.

Он буркнул:

— Покажи лук.

Леся послушно подала лук. Добрыня не стал слезать и упирать в землю, так только с простыми, богатырский же просто погрузится весь, но не согнется. Раздвоенный конец упер в сапог, Леся вложила в требовательно протянутые пальцы моток тетивы. Слышно было, как прервалось его сдавленное дыхание. Несколько мучительных мгновений она не дышала вместе с ним, сгибала взглядом тугое древко, а оно подавалось тяжело, едва-едва, петля в другой руке богатыря уже начала мелко дрожать…

Когда оставалось с полпальца, Добрыня побагровел, Леся испугалась, что у него хлынет кровь из ушей, так уже было, когда ее лук пытался натянуть один заезжий богатырь, но Добрыня прохрипел что-то на неизвестном языке, петелька дотянулась до кончика древка, скользнула в паз.

Добрыня с трудом разогнулся. Тетива зловеще звенела, но ее заглушало его хриплое дыхание.

— Ты еще слаб, — сказала Леся поспешно. — Вон как ты ослабел от ран!.. И крови потерял много…

— Да, — прохрипел Добрыня. — Но я еще в детстве дубы сгибал… Что у тебя за лук? Дай-ка стрелы…