Эдуард Веркин - Кошки ходят поперек

– Пропал?

– Ну, без вести пропал, – пояснил Гобзиков. – Это все равно что погиб. Даже самолет не нашли. В болото, наверное, свалился. Тогда многие без вести исчезали, война, ничего не поделаешь. Знаешь, что самое интересное?

– Что?

– К нам потом после войны приезжал боевой товарищ деда, его ведомый. Документы привез, ордена. Так вот, этот летчик рассказывал, что дед записи делал даже во время боев. Другие летчики после боя расслаблялись по-разному, а дед все время что-то чертил и высчитывал. И еще товарищ деда рассказал, что дед был прирожденным истребителем. Валил немцев направо-налево, ему даже хотели Героя Советского Союза дать. Недолго это, правда, было...

Гобзиков раскочегарился. Даже руками стал размахивать, изображая, как его дед сбивал ястребов Геринга. А я думал. Мне было о чем подумать. Раньше мне никто не встречался, кто хотел бы стать летчиком или у кого родичи были бы летчиками. Ну, старого я в расчет не беру, а так никто не встречался.

Вообще таких случайностей не бывает, конечно...

– Недолго дед летал только, – сказал Гобзиков.

– Почему?

– Товарищ рассказывал, что дед как-то необычно летал. Вроде как он по-особому маневрировал, гораздо эффективнее, чем все остальные. Немцы его боялись очень, называли Смерть-Иваном. А потом на их участке фронта появился немецкий ас. И в первом бою он положил на землю шесть наших самолетов. А во втором бою еще четыре. Немец летал на черном «Ме-109», и мой дед решил его завалить. Он вылетел на патрулирование и просто не вернулся. А черный «мессер» еще несколько раз появился, потом исчез, его потом видели на других участках.

– А моего сбили во втором полете, – грустно сказал я. – Даже полетать не успел...

– Точно по статистике.

– Как это?

– По статистике в середине и начале войны пилоты «Ил-2» совершали только два боевых вылета – один первый, другой последний. Единицы только смогли дожить до Победы...

Гобзиков поглядел на карту. Я вдруг понял, что совершенно забыл, зачем к нему заявился. Неожиданно оказалось, что мне с Гобзиковым интересно.

– От отца только карты и остались. От деда тоже, карта и дневник. Но в нем тоже одни какие-то рисунки, записей почти никаких нет. Но знаешь, я думаю, что во всех этих картах есть какой-то смысл...

Гобзиков замолчал. Понял, что чересчур разоткровенничался.

– Я вообще-то к тебе по делу... – начал я.

– А на чем ты добрался? – перебил меня Гобзиков.

– На мопеде. Там оставил...

Я махнул рукой.

– У тебя «Иволга»?

Я чуть не плюнул, но спохватился:

– Да нет, «Иволги» не было, японца взял...

– А, ну да... – Гобзиков отвернулся.

– «Хонда» бензина меньше жрет, – объяснил я. – И масло туда можно обычное заливать, а в «Иволгу» только высшей очистки.

– Ясно, – кивнул Гобзиков на кофр. – Это у тебя видеокамера?

– Ага, – подтвердил я. – Велели заснять, ну, как я...

– Отлично! – обрадовался Гобзиков. – Видеокамера – это как раз то, что нужно! Становись вон туда!

Гобзиков указал пальцем в угол сарая. Ожил Гобзиков, ожил.

– А как же извинения?

– Потом, потом. Видишь ли, я радиоприемник вроде наладил, хочу сейчас в эфир выйти, а ты как раз снимешь, чтобы все это было зафиксировано. Хорошо?

– Хорошо...

– Да, и это... синяки у меня, ну сам понимаешь...

– Ну да, глупо выглядеть будет.

Я отошел в угол и стал настраивать камеру. Гобзиков возился со своим приемником, чего-то вертел, чем-то щелкал, на стрелочки смотрел. Затем он принял на стуле торжественную позу, сделал мне знак и замкнул рубильник.

Радиоприемник загудел, лампы стали разогреваться, запахло электричеством, внутри ящика что-то задребезжало, а сам он стал подскакивать. Гобзиков пустился крутить ручки настройки. Из динамиков послышался эфирный вой и космический скрежет, затем тупое китайское сюсюканье, затем вдруг что-то резко щелкнуло и стало тихо.

– Получилось... – сказал Гобзиков.

Внутри приемника с треском лопнула лампа, и над крышкой поднялось молочно-зеленое свечение, неприятное для глаз. И звук какой-то появился, у меня от него сразу челюсти заболели. Молочное марево задрожало и стало закручиваться в плотную спираль. Я почувствовал, как кожу с левой щеки начинает стягивать, испугался, что и самого меня затянет в эту спираль, и схватился за какой-то старый телевизор. Но камеру из рук не выпустил.

– Снимай! – крикнул Гобзиков.

Вой усилился. Недавно я видел по телику передачу про терменвокс, так вот звук в сарае получался приблизительно такой, какой издавал терменвокс [6] Электронный музыкальный инструмент. . Будто кошку медленно прокручивали в мясорубке.

Зеленая пелена поползла по сторонам, сарай наполнился колеблющимся лазерным дымом, Гобзиков крикнул:

– Ложись!

Я послушно хлопнулся на пол. Звук перешел в вой, затем в рев, затем зеленый цвет резко стал красным, воздух лопнул, и под потолком сарая поплыл огонь. Такой огонь получается, когда горит газ. Синеватый, даже лиловый, чуть колеблющийся, наполненный оранжевыми прожилками. Мгновенно стало жарко и трудно дышать, я понял, что выгорает воздух.

– Егор, – позвал я. – Может...

– Снимай! – завороженно прошептал Гобзиков. – Снимай!

– Что снимать-то?

– Все!!!

Я снимал. Огонь расползался под потолком. Запахло горелой клеенкой, потом под потолком хлопнуло, огонь всосался в какую-то щель и пожара не стало.

– Бежим! – Гобзиков схватил меня за руку и потянул в сторону выхода.

Я медленно перекатился на живот и пополз за Гобзиковым.

Мы выбрались на воздух и отдышались.

– Что это там случилось? – не понял я. – Почему все погасло?

– Не знаю. – Гобзиков лежа пожал плечами. – Иногда такое с пожарами бывает. Самопроизвольное самопогашение. Что-то с тягой. Воздух заканчивается, огню больше нечем гореть, и огонь вытягивается туда, где есть кислород. А там, где есть кислород, нет материала для горения – и все, пожара больше нет. Так, наверное, и вышло. А вообще здорово все получилось!

– Это ты называешь получилось? – усмехнулся я и вытер с лица сажу.

– Конечно, получилось! – улыбнулся Гобзиков. – Я три месяца возился, и у меня ничего не получалось, а сегодня...

– Сарай чуть не сгорел, – напомнил я.

– Да черт с ним, с сараем! У меня получилось! Ты все записал?

– Записал. – Я похлопал по камере.

– Здорово! – Гобзиков взял какое-то ведро и уселся на него. – Сегодня великий день...

– Да уж, – согласился я. – Великий до зеленки... У меня великие дни просто стаей пошли, один за другим.

– Такое бывает, – сказал Гобзиков. – Ты вот астрономией увлекаешься, ты должен знать.

Интересно, откуда Гобзиков знал, что я увлекаюсь астрономией?

– Все предметы в пустоте притягиваются друг к другу. И события в пустоте не могут оставаться одинокими, все события тоже притягиваются. Стоит произойти одному событию – как тут же к нему спешит другое.