Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - Гроссграф

Я сдавил себя в железном кулаке, я же правитель, мать вашу, политик, а не самец какой-нибудь, проговорил надменно:

- Сэр Арлинг, сердце мое, как гроссграфа, обливается кровью при виде… да, при виде! Как можно такое ради всего лишь женщины? Господь не для того дал нам душу, чтобы мы с нею вот так. Душа и женщина, как говорят отцы церкви, несовместимы. Если перед вами проблема выбора… хотя, на мой паладиньий взгляд, где тут проблема, какой выбор?… То вы что должны избрать?… Неверно шепчете, сэр Зигфрид! И вы, сэр Тюрингем, глазками стреляете слишком блудливо. Да и вы как-то странно смотрите, сэр Альбрехт, как будто вам не ясно!

- Женщины - зло, - шепнул у меня за спиной кто-то из рыцарей, - но я готов стать великомучеником.

Я повысил голос:

- В целях умиротворения района как гуманист и миротворец я конфискую это яблоко раздора. Сэр Норберт, займитесь! Леди Лоралея должна быть немедленно убрана из района конфликта.

Сэр Норберт опустил ладонь на рукоять меча.

- Как скажете, сэр…

- Не так, - прервал я. - Вывезите под охраной в лагерь.

- Чей?

Я повысил голос:

- Сэр Норберт!

- Понял-понял, - ответил он поспешно. Кивнул двум своим рыцарям, они, двигаясь очень быстро, подошли к леди Лоралее, она в испуге вскинула голову и посмотрела на меня в упор. Сердце мое оборвалось. Несколько моих рыцарей, обнажив мечи, остались на местах, но их вид показывал, что по моему слову разнесут здесь все.

Граф Арлинг вскрикнул отчаянно:

- Сэр Ричард, что вы делаете?

- Спасаю вас, - ответил я зло. - Над вашими землями нависла угроза со стороны вражеских держав, а вы чем заняты? Половину земель вашего противника, сэра Кристофера, захватили лесные люди, а он куда смотрит?… Я могу, конечно, сказать вам обоим, куда смотрите, но тут и стены покраснеют! Вы своей нелепой войной истощили земли, вас теперь не только иноземный враг, вас местные хомяки захватят и все утащат!

Леди Лоралею быстро провели к выходу. Группа моих рыцарей тут же встала там стеной, не позволив выйти даже ее служанкам.

Граф Арлинг крикнул отчаянно:

- Но… куда? Что вы с нею сделаете?

- Решим, - ответил я как можно тверже, - и поступим. Армландия нуждается в мире! И спокойствии. Я ее умиротворю. Покой будет, как на кладбище!

Когда женщину вели под усиленной стражей из донжона, барон Альбрехт спросил тихо:

- И как вы сами поступите с этой женщиной?

Я сказал раздраженно:

- Да уж придумаю. Сейчас главное - изъять у них цацку, из-за которой эти дети лупят друг друга. Да так, что разорили весь край. Вообще-то это такая женщина, ее бы врагу подсунуть…

- Зачем?

- Барон, вы меня удивляете. Как это зачем?

- Простите, сэр Ричард, это я с недосыпу. Но, с другой стороны, для чего мы рождаемся, как не для подвигов во имя дамы? Крестьянин пашет, священник служит Богу, а мы сражаемся…

- …за веру, короля и Отечество, - прервал я. - И хотя Отечества еще нет, но можно заменить его своими огородами. Но бабс в этом перечне, заметьте, нет вовсе! Сражаться рыцари должны за идеи, за честь, за… не знаю, даже за химеру какую-то, это благородно и возвышенно, но не за баб, сэр Альбрехт, не за баб! Даже если они леди.

Он вздохнул, в мудрых глазах я увидел отчетливый укор.

- Сэр Ричард, а разве женщина - это не химера? Вот вы все о бабах каких-то, но ведь это леди…

Я развел руками, в самом деле уел, ответил с некоторым раскаянием:

- Простите, сэр Альбрехт, я тоже недопереспал. То есть перенедоспал. И уже перестал замечать женщин. Столько суток не покидать седла, у меня вся задница отбита, какие тут женщины, только о пользе Отечества думать…

Он натянуто улыбнулся.

- Ладно-ладно, сэр Ричард! Все понятно. Зато здесь окончательно закончено покорение Армландии! Можно отдохнуть, вволю поваляться в постели. Хотя у вас планы, планы…

- У нас, - поправил я сварливо. - И в этих планах женщинам места нет! Вовсе. Мы мужчины, а не самцы какие-то. Честь, слава, экономика, гуманизм… еще что-нибудь из культуры для рюшечек, но не женщины!… Надеюсь, вы меня правильно поняли?

- Понял, понял, - ответил он поспешно на вопрос, в котором прозвучала угрожающая нотка. - На знамени - честь, слава, экономика, гуманизм, а женщины там… ниже, под знаменем. Даже еще ниже, я вас понял. Но эта… гм… такая женщина! Я понимаю, почему даже рыцари делают для нее исключение.

Из конюшни графа Арлинга выкатили изящную повозку. Украшена золотом так обильно, что застрянет даже не в болоте, а на любой неровной дороге. Конюхи оглядывались на грозных гостей, что старше хозяев, поспешно впрягали лучших коней.

Леди Лоралею усадили на бархатное сиденье, у дверцы повозки поставили стражу. Зигфрид и Тюрингем, гордясь близостью к гроссграфу, которого знали еще совсем не гроссграфом, то и дело подъезжали, докладывали, что пока все под контролем, а местные рыцари как будто даже рады.

- Вот-вот, - сказал я, - думаю, граф Арлинг и барон де Марк, выразив «искреннее и неподдельное» моим самодурством, втайне будут довольны. А то и рады.

Зигфрид переспросил непонимающе:

- Как? Почему?

- Ну, Зигфрид, ты меня удивляешь! - ответил я раздраженно. - Будто не знаешь: стоит женщину выпихнуть из комнаты, как ссора между мужчинами тут же затихает! Эти двое устали от бессмысленной и кровавой войны, но гордость, гордость!… А тут я изымаю предмет спора, драться уже не из-за чего. Будут зализывать раны, громко и во всеуслышанье обвинять меня, доказывая всем, что, не вмешайся я со своим войском, они бы еще показали… но останутся лояльными подданными.

Альбрехт подошел, прислушался, покачал головой.

- Но будут обвинять, - сказал он задумчиво, - а это нехорошо.

Я отмахнулся.

- Придется привыкать. Иначе, желая сделать всех счастливыми и лояльными, я приду к правильной мысли перебить все человечество. А Господь сотворил наш мир не на правильности! Вот так. Потому что все предыдущие миры творил именно на ней, правильности, и потому все их рушил…

Зигфрид перекрестился и подсказал:

- На милосердии?

Я отмахнулся.

- Если бы на милосердии, все бы в грехах и беззаконии утонули. Вы же знаете нас, ребята, чего нам выделываться друг перед другом? Мы еще те свиньи, нам только дай волю. Нет, он творил на справедливости и милосердии, разделив поровну, а потом все перемешал в такой пропорции, чтобы уравновешивало и удерживало на плаву. Потому я, как самодур-тиран, должен быть и справедливым, и милосердным одновременно, что значит противоречить самому себе. Раньше у людей от этого начиналось раздвоение личности, но я из мира, где даже двуличные люди уже редкость, у всех по несколько личностей и ников, так что я справлюсь, справлюсь всем назло и вопреки…

Зигфрид в задумчивости почесал голову.

- А как это, милосердие и справедливость… одновременно?