Тисато Абэ - Ворону не к лицу кимоно [litres]

Выходит, Его Высочество впервые официально посетит Окагу с тех пор, как Асэби и другие девушки были представлены ко двору. Очевидно, придворные дамы из всех домов приложат все силы, чтобы уж теперь-то точно завладеть сердцем молодого господина.

– Говорят, в Осенний павильон каждый день доставляют парчу и всяческие шпильки для волос, – сказала Самомо, и Укоги, занятая подготовкой наряда для церемонии на празднике Танабата, застонала.

– Похоже, Западный дом очень старается ради банкета.

– Обновлять наряды заставляют даже дам, которых прислали из дома Сокэ. Заглянешь в Осенний павильон – а там все завалено раскроенными платьями, все словно погружено в разноцветные волны. – Самомо бросила взгляд на собственное платье и вздохнула. – А в Летнем павильоне ничего похожего. Я совсем не хочу, чтобы госпожа Хамаю стала госпожой Сакурой. В тот день, когда она станет супругой молодого господина, все придворные дамы будут рыдать. Если госпожа Масухо-но-сусуки жалует своим дамам лучшую парчу, госпожа Хамаю никогда не дарила и отреза льна.

Укоги, услышав это, нахмурилась:

– Что же это такое? А ведь у нее наверняка столько лишнних нарядов, что присылают ей из Южного дома!

– По слухам, их тайно выносят из дворца и продают задешево. А полученные деньги тратят на вино для госпожи Хамаю.

Асэби потеряла дар речи от изумления.

– Да уж, мы, конечно, не Летний павильон, но и в Весеннем павильоне хотелось бы…

В ответ на злобные слова Укоги Асэби вымученно улыбнулась:

– Перестань, можно подумать, ты завидуешь. В Весеннем павильоне ведут себя по-своему.

– Так-то оно так. – Укоги бросила взгляд на развешанную одежду. – Ваш отец мог быть и более щедрым, никто бы его за это не винил.

Асэби постаралась скрыть вздох, глядя на раздраженную Укоги. Она вспоминала то, что случилось здесь за последние два месяца: на следующий день после того, как она призналась Укоги, что хочет уехать домой, пришла Фудзинами:

– Укоги мне все рассказала. Даже и не думай!

Фудзинами не собиралась давать разрешение на отъезд. Она не просто была к этому не расположена, но решительно отклонила просьбу Асэби:

– Братец наверняка скоро пришлет извинения. Ты никуда не опоздаешь, если примешь решение после этого.

– Да, но…

Такие письма придут всем четырем девушкам. Это просто обычное проявление вежливости. Чему тут радоваться? Но Фудзинами, будто приняв какое-то решение, в ответ на жалобы Асэби покачала головой:

– Братец радовался тому, что ты, сестрица, была представлена ко двору. Он ни за что не будет считать тебя вороном-таю. Если даже ворон-таю и есть, он пытается изменить к лучшему неудобные для себя обстоятельства. Тем более что здесь и так легко распространяются гадкие сплетни, а любезную сердцу истину узнать сложно. Я ведь тоже из-за своего положения часто не могу сказать правду. Подробнее не объясню, но прошу, поверь мне, оставайся.

Асэби, словно подчиняясь настойчивому давлению характера Фудзинами, кивнула: раз подруга так говорит, возможно, существуют какие-то обстоятельства, которые Асэби знать не положено.

Когда решение по поводу отъезда домой было принято, в Весеннем павильоне стало поспокойнее. Дам и служанок явно ошеломил настрой их госпожи. Асэби чувствовала вину перед ними, вспоминая о вчерашнем лиловом одеянии.

– Госпожа Фудзинами, вы и вчера, верно, заходили сюда? – спросила Асэби, думая, как невежливо она поступила, проспав визит, но Фудзинами сделала удивленное лицо.

– Нет. А почему ты так решила?

– Ой. Значит, это не вы изволили принести мне письмо от слуги Его Величества Золотого Ворона?

Асэби показала подруге лиловое одеяние, и та вдруг скривилась:

– Ах, да-да, я совсем забыла. А что за дело было у него к тебе, сестрица?

Похоже, Фудзинами не знала, что было в письме, привязанном к ветке мандарина.

«Укрепите сердце, чтобы не повторить ошибок своей матушки». Видимо, ничего хорошего это не означало. Но она не понимала, почему ей это написали. Асэби хотела спросить об этом у Фудзинами, но потом передумала: если она этого не понимает, не поймет и Фудзинами, которую воспитывали так же, как ее. Нужно спросить об этом напрямую у того слуги. Но когда она заикнулась, что хочет ответить на письмо, Фудзинами сделала недовольный вид:

– Не слишком-то похвально обмениваться письмами со слугами.

После ухода Фудзинами Асэби попыталась задать вопрос Укоги, но это закончилось плохо. Услышав об «ошибках матушки», Укоги мгновенно изменилась в лице.

– Что вы такое говорите?! Кто вам это сказал?! – настойчиво допытывалась она, и Асэби испугалась ее угрожающего вида.

– Я случайно услышала, как придворные дамы говорили об этом.

Укоги в ответ на это фыркнула:

– Бывают же такие глупышки. Надо быть осторожнее! Госпожа Асэби, – сказала Укоги и, подняв брови, отрезала: – Если кто и будет говорить всякое про вашу матушку, не слушайте. Матушка ваша была прекрасной женщиной, и вам достаточно это знать.

Женщина отвернулась, но Асэби впервые не поверила ей: «Она что-то от меня скрывает».

Асэби решила выспросить об этом у других дам, но у нее ничего не получилось: похоже, Укоги опередила ее и предупредила всех о том, чтобы ничего лишнего не болтали. Девушка спросила и Самомо, но та была из других земель и о том, что происходило в Восточном доме, толком ничего не знала.

Пока Асэби ломала голову, Самомо предложила:

– А давайте я свяжусь с Восточным домом.

Во дворце Окагу было принято, чтобы все сношения дочерей четырех домов с внешним миром осуществлялись через павильон Глициний: то, что писала девушка, отдавали ее нёбо, потом – придворным дамам из павильона Глициний, а затем через хозяйку павильона Глициний передавали во внешний мир. Другие способы не признавались.

Самомо сказала, что, поскольку она выполняла подсобную работу, ей доводилось выходить из Окагу. Кроме того, в последнее время она часто обменивалась письмами с родителями и младшим братом. Поскольку такой способ шел в обход правил, не было уверенности, что послание дойдет до восточных земель, но другого выхода не было. Самомо не знала, когда ей в следующий раз доведется выйти наружу, но Асэби тайно передала ей послание.

– И еще: если узнаешь, что за слуга передал мне письмо, расскажешь?

– Конечно, попробую выяснить. Если это слуга из дома Сокэ, думаю, я быстро узнаю.

Самомо говорила уверенно, но через несколько дней пришла, отрицательно качая головой. В руке у нее было письмо.

– Я так и не узнала, кто это был. Но на следующий день после того, как я спросила служанок дома Сокэ, я нашла у себя на столике вот это.

На письме красивым почерком было написано: «Для госпожи Асэби». Сердце девушки бешено колотилось, когда она читала письмо, но там были только слова беспокойства о ее здоровье и ничего – об «ошибках матушки».