Кристина Юраш - Принц по ГОСТу [litres]

– Никогда… – нервно дышала я, чувствуя, как слезы текут по щекам с новой силой. – Никогда… Страшное слово… Никогда… Меня никогда никто не обнимет… Никогда не поцелует… Никогда не…

«И этого тебе тоже не говорили! Не выдумывай!» – снова появилось на стене, а я уткнулась лицом в одеяло. Мои плечи вздрагивали, а из груди вырывалось на волю несчастное сердце… Бедное, бедное сердце… Теперь тебе нельзя любить… Понимаешь? Нельзя… Тебе запретили…

Сердце громко стучало, отдаваясь в ушах, негодуя против такого запрета.

– Я прошу тебя… научись не любить… – простонала я, терзая одеяло. – Меня никто никогда не обнимет… Никогда не поцелует… А мое сердце навсегда превратится в камень… Да… В камень… Лучше умереть сейчас, чем жить с осознанием, что никогда и никого…

«Тебе сказали, что любовь тебя убьет! Но тебе никто не запрещал любить! И тебя никто не запрещал любить! Как же с тобой тяжело!» – появлялось на стене.

– Лучше умереть… – прошептала я, роняя слезы и глядя в сторону окна странным и долгим взглядом. – Я так не хочу… Не хочу всю жизнь мучиться…

Мое сердце ухнуло вниз в тот момент, когда меня резко подняли, отрывая от одеяла, которое я все еще сжимала в темноте. Я едва стояла на ногах, тяжело дыша, а меня грубо и больно прижали к себе, обнимая так, что мои несчастные ребра чуть не ушли на больничный.

– Не обнимет, говоришь? – услышала я низкий и хриплый голос возле уха. – И что? Ты уже все? Умерла? Давай, объявляй дату похорон!

Я боялась даже вздохнуть, чувствуя щекой мягкий бархат чужой одежды и стальную хватку. В комнате было темно, а мои руки уперлись в чужую грудь, пытаясь оттолкнуть от себя или притянуть к себе… Я еще не решила.

– Так, что у нас дальше по списку? – Мою голову резко подняли и запрокинули назад, а через секунду я почувствовала внезапное и неожиданное прикосновение холодных губ к своим губам.

Я простонала, задыхаясь от смятения, чувствуя, как меня грубо целуют, придерживая мое лицо рукой, не давая мне возможности вырваться. Или у меня поднялась температура, или его губы действительно холодней льда…

– Клянись, что ничего с собой не сделаешь! – услышала я, чувствуя, как меня держат за подбородок. Мне совсем не нравился его тон. Я даже попыталась отстраниться, но меня крепко держали.

– Это – мое дело… – Я попыталась отвернуться, чувствуя, как мое лицо грубо развернули обратно. Я не могу понять, меня целуют или наказывают, потому что назвать такие поцелуи романтикой может только мазохист со стажем. Он целовал грубо и как-то жестоко, не давая даже права на вдох.

– Клянись, что ничего с собой не сделаешь! Повторяю второй раз! – Меня крепко держали за подбородок, а я чувствовала, как слезы стекают по щекам.

– Это… – всхлипнула я, задыхаясь и закрывая глаза, – это моя жизнь… Я делаю с ней то, что хочу… И никто… никто… не смеет мне приказывать…

– Ошибаешься! – Я почувствовала, как чужие пальцы впиваются в мои волосы, а мое горячее от слез дыхание согревает холодные губы против моей воли. Я пыталась отстраниться, умоляла отпустить меня и не сжимать так больно, но стоило мне только попытаться высвободить руку, как ее тут же схватили и завели мне за спину. Вторую руку постигла та же участь. Меня снова держали за подбородок, пока я пыталась сделать глубокий вдох.

– Я повторяю в последний раз. Ты. Клянешься. Что. Будешь. Жить? – Я чувствовала, как его пальцы больно впиваются в мою спину.

– Клянусь, – простонала я, чувствуя, как задыхаюсь. – Клянусь, что буду жить.

– Так, словно ничего не произошло! – твердили мне, а я почувствовала холодные пальцы на своих щеках. – Повторяй.

– Клянусь, что я буду жить, – скривилась я, набирая воздуха в грудь, – словно ничего не произошло.

Через секунду меня отпустили, а потом прижали к себе, как ребенка, молча гладя по голове и по спине, успокаивая и не давая уйти. От такой нежности, становилось как-то не по себе…

– Все, – голос стал мягким и спокойным. А холодные губы поцеловали уголки моих глаз. – Прекращай плакать. Они не заслуживают того, чтобы видеть тебя в слезах. Ты вернешься в зал, как королева. Как будто ничего не произошло.

– Как… – всхлипнула я, прижавшись лбом к чужой груди, – как королева? В простыне? Тебе-то самому не смешно?

– Кто сказал, что ты пойдешь на бал в простыне? Маски сняты. Маскарад окончен! – услышала я, а меня развернули к кровати, на которой лежало платье, от которого у меня перехватило дыхание. Роскошное, алое, расшитое драгоценностями настолько, что оно искрилось. На полу стояли туфли.

– В тон твоему ожерелью, – усмехнулся голос позади меня, пока я понимала, что такого платья я не видела ни у одной из королев на балу. Нет, платья гостей действительно были шикарными, но по сравнению с этим платьем они казались драными наволочками. Такое чувство, что хозяин не просто подарил Добби носок, но предварительно слегка заштопал его и добавил пластмассовых бусинок.

Я обернулась, а позади никого не было. Бережно, боясь повредить красивую вышивку, вдыхая от изумления, я снимала с себя простыню, чтобы переодеться. Платье было тяжелым и роскошным! Вот это я понимаю, целая сокровищница! Я осторожно примерила туфли, расчесала волосы, заглядывая в зеркало, из которого на меня с изумлением смотрела какая-то сказочная королева.

Раздался требовательный стук в дверь.

– Вы там скоро? Осталось еще два танца! Вас срочно хотят видеть! Простолюдинке негоже заставлять королей и королев ждать! – послышался противный голос, а я подошла к двери и распахнула ее, заставив слуг отшатнуться. Медленно, чувствуя какое-то странное оцепенение, я прошла в зал. При виде меня стихла даже музыка. Чей-то бокал упал из рук.

Я молчала, глядя, какими глазами смотрят на меня «заботливые родители», в один момент потерявшие дар речи. Оркестр пришел в себя раньше, поэтому выдал первые ноты. Вместо того чтобы танцевать, все смотрели на меня. Музыка снова стихла.

– Это откуда у тебя такое платье? – послышался нервный голос. – Да как ты смеешь, простолюдинка, носить такой наряд! Чтобы какая-то простолюдинка нацепила на себя…

По залу прокатилась буря негодования. Негодовали даже слуги, расхваливая платья своих господ, уверяя, что по сравнению с их платьями мое – половая тряпка.

– Кто дал тебе право носить платья, не подобающие твоему положению! – разразилась криками толстая королева, скривившись так, словно только что глотнула уксуса. Она швырнула мне под ноги кубок с вином.

Крича и топая ногами, они не заметили, как одна за другой стали гаснуть свечи. Огромные двери с золотыми вензелями аккуратно прикрылись. Я видела, как по лицу Винсента поползла странная улыбка. Мадемуазель Шарман тихо рассмеялась, пряча улыбку под облетевшим веером. Арден вскинул голову, однобоко улыбаясь, Лючио кивал, пряча глаза и улыбку, а Робер прикрыл улыбку рукой. Дракон закатил глаза и скрестил руки на груди.