Игорь Дикарёв - Рабство. Маги. Суета [СИ]

С тех пор прошло немало времени. Пять лет. Я много думал над словами отца. Они ранили меня, но закалили. Я не знаю, что больше повлияло на моё мировосприятие: слова отца или желание брата убить меня ради власти. Тем не менее, тогда для меня это было шоком. Если бы я знал заранее, чем всё обернётся, то отказался бы от поединка и трона в пользу брата. Тогда я не желал стать наследником такой ценой. Сейчас же я готов убить кого угодно, кто встанет между мной и троном.

Пять лет я упорно тренировался во владении мечом, чтобы никто больше не смог заставить меня унижаться, моля о пощаде; чтобы любой поднявший на меня меч погиб, не успев нанести удара. Пять лет я совершенствовал свой ум и закалял своё тело. Я учился всему, что могло мне пригодиться. Когда умрёт отец, империей буду править я. Я буду готов ко всему.

Драглы уже не единожды посещали наш мир, уничтожая всё живое и сея новую жизнь. Так было всегда до нас, так будет и после нас. Нельзя противиться неизбежному, можно лишь получить отсрочку, соблюдая догматы нашей веры. (Отрывок из сборника догматов драглицизма).

Я проснулся. Хотя лучше бы не делал этого. Жутко болело всё тело, ломило кости, меня знобило и лихорадило. Я плохо видел, перед глазами стояла какая-то молочная пелена. Но хоть слух вернулся. Я понял, что лежу на телеге, и меня куда-то везут. Скорее всего, я по-прежнему лежал в своей клетке. Мне показалось, что мою ногу кто-то облизнул большим, горячим и шершавым языком. Сквозь белую пелену я смог различить силуэт медведя. Хотелось закричать, но сознание вновь покинуло меня.

Сперва мне снился дом, рыдающая мать, отчаявшаяся девушка и переживающий отец. Затем сны сменились кошмарами. Голос опять требовал от меня убить комара, но у меня не получалось. Не знаю, сколько это времени продолжалось, но очнулся я лишь тогда, когда вновь сумел убить вредоносное насекомое.

В этот раз пробуждение оказалось менее неприятным. До сих пор всё болело, но уже не так сильно. Перед глазами по-прежнему была пелена, но я уже мог худо-бедно видеть.

Осмотревшись, я понял, что нахожусь уже не в своём кубе, а в более просторной клетке. Передо мной сидел какой-то худой парень лет двадцати в смешном коричневом капюшоне из кожи и кожаной одежде того же цвета, с какими-то причудливыми ремешками.

Присмотревшись, я понял, что он мажет мне ноги какой-то мазью. Ног я почему-то не чувствовал и пошевелить ими не мог. Я хотел вскрикнуть, так как думал, что не чувствую ног из-за его мази, но из горла вырвался лишь еле слышный хрип.

Однако парень услышал, посмотрел на меня, слегка улыбнулся. Приложив ладонь к груди, а потом протянув её мне, он сказал:

— Марон.

— Саня, — еле слышно прошептал я.

— Ээ, Саян? Хор тур тэк, Саян.

Он неправильно расслышал моё имя, но сил сказать ему об этом у меня не было. Я лишь надеялся, что он всё же спасает мои ноги мазью от какой-то болезни, которая началась после того, как с телеги рядом со мной свалился тот светящийся камень, а не является причиной моего тяжёлого состояния. Может в тот раз, это был какой-нибудь обогащённый уран, а меня облучило смертельной дозой радиации? Такой вариант имел место быть, и меня он абсолютно не радовал. Хотя не думаю, что уран, хоть и обогащённый, так сильно светится.

Марон помог мне сесть. Достал из сумки жёлтые плоды, такие же, какими меня кормили в прошлой клетке, угостил меня. Жестами он объяснил, что мы сейчас едем на телеге к реке. Больше я не смог от него ничего выяснить — мы не понимали друг друга.

Я часто терял сознание. Марон периодически смазывал какой-то вонючей мазью мою гниющую и отслаивающуюся кожу. Трижды в день нам приносили еду. Ехали мы ещё несколько дней. Из-за своего состояния дни я считать не мог. Потерял счёт времени. Однако мне постепенно становилось лучше, я реже терял сознание, меньше болела голова, а шишка на ней и вовсе исчезла. Приступы тошноты становились реже, а язвы на коже заживали.

Мы выехали на берег крупной реки. На берегу нас ожидал корабль. Я не был знатоком классификации кораблей, но, по-моему, это был даже не корабль, а галера с парусами. Когда мы оказались ближе, мои догадки подтвердились. На галере было два ряда отверстий для вёсел. Я почему-то сразу подумал, что мне уготована незавидная участь…

В жизни так бывает, что ты радуешься. Если радость небольшая, но приходит внезапно, тогда удовольствия она доставляет больше, нежели радость большая, но та, которую ты долго ждёшь. Например, доставая из гардероба зимнюю одежду после окончания тёплого сезона, можно обнаружить в одном из карманов немного денег или что-то съестное вроде конфеты. Какая-никакая, а радость. А если ты знаешь, что у тебя в кармане лежит тысяча рублей с прошлой зимы, и находишь её, то радости это не принесёт. С неприятностями ситуация обратная: если даже неприятность маленькая, но ты долго её ждёшь, мучений она доставляет несоизмеримо больше, чем большая, пришедшая внезапно.

Едва я попал в этом мире в клетку, как сразу же понял, что ничего хорошего меня впереди не ждёт. Главное домой вернуться, чтобы успокоить родных, а остальное уже неважно. Так что, когда на нас с Мароном раскалённой кочергой ставили клеймо в виде сжатого кулака в круге, да ни где-то, а на лбу, чтобы лучше было видно, я не удивился. Да и не кричал особо — за последние несколько дней я уже привык к сумасшедшей боли. Ну а далее последовало вполне закономерное надевание бронзового ошейника на шею. Затем нас отправили на нижнюю палубу галеры, усадили рядом друг с другом и посадили ещё одного гребца рядом. Ошейники приковали к вёслам цепью.

Мы с Мароном просидели так несколько часов. Галера постепенно заполнялась, на неё стаскивали откуда-то привезённое барахло, людей, животных. Через какое-то время все скамьи для гребцов были заполнены. У других рабов клейма на лбу не были свежими, очевидно, они уже не первый день являлись невольниками. Ну а куда делись наши с Мароном предшественники, занимавшие два места на первой скамье слева, оставалось только догадываться.

Когда все места были заполнены прикованными гребцами, откуда-то сзади хриплый голос прокричал что-то на незнакомом мне языке. Мы с Мароном сидели на самой первой скамье, так что, оглянувшись, я увидел, что по команде хриплого голоса все рабы взялись за вёсла. Затем он крикнул ещё что-то, и все начали грести. После того, как на нас с Мароном грозно посмотрел надсмотрщик, мы тоже принялись работать вёслами. В одной руке у надсмотрщика был кнут, а в другой палка, и получить ни тем, ни другим по хребту у нас не было ни малейшего желания.

Надо сказать, что за время моей болезни я сильно исхудал и был сейчас похож на обтянутый кожей скелет, так что гребец из меня был никакой. Я быстро устал, руки начали болеть с новой силой. Наша скамья из-за меня выбивалась из общего ритма, и мы трое получили по удару палкой.