Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев [litres]

Она сжала тонкие, холодные пальцы. Ее руки. Это ее руки. Но как тяжело ими командовать! Многое помнят, многое знают, но совсем не хотят слушаться. И ногти подстрижены коротко, все, даже на мизинце.

С некоторым удивлением Эльга обнаружила на себе незнакомое платье, женскую шерстяную свитку, которой у нее никогда не было, узорчатый плат, подвязанный в поясе, какое-то белое покрывало на плечах. Разодели, как на праздник.

Ох, вспомнила она, я жива. Мне семьдесят пять! Я жива, я не умерла. Но уж точно мне не дожить до завтра. Шевельнув головой, Эльга подняла глаза. Далось ей это нелегко. В голове лениво колыхнулась боль, вызванная, казалось бы, совсем скромным движением. Старая развалина, вот кто она. В Подонье, вроде бы у Кузинеков, была бабка Стася, сидела на лавочке, словно приклеенная…

Эльга поморщилась от света, показавшегося слишком ярким. День. Почти полдень. К вечеру солнце уходит, а сейчас мажет колонны противным золотом. Больно смотреть. Нет, солнце уже не радует.

Вокруг был все тот же зал, только все столики, все ковры, ее уже почти родной тюфяк были убраны. Она сидела в одиночестве у ниши, в которой складировали все лестницы и приступки. До панно – три шага пройти. Только, скорее всего, ей и одного будет много. Вот где мастерства бы занять.

Зал был пуст.

Эльга подняла руку, чтобы убрать назойливое, лезущее к лицу, щекочущее щеки покрывало, но оказалось, что это вовсе не покрывало, а волосы. Седые, отросшие, кое-как расчесанные. Длинные. Покрывало! Какая дура! Она издала звук, похожий на кашель. Вот уже и смех у нее старческий.

Ладно, подумала Эльга, ладно. Взгляд ее поплыл по панно, в правом нижнем углу нашлась прореха, слой листьев, составляющий фон, осыпался неровным полумесяцем. Теперь, наверное, уже и доделать будет некому.

Или самой?

Возможно, это не самая лучшая идея, помогать тому, кто тебя, в сущности, уже убил. Если бы она могла…

Эльга прислушалась к себе, к затрудненному дыханию, к ноющей боли в суставах и усмехнулась. Нет, не грандаль. Ощущения всемогущества, силы не было. Старый мастер. Старая дура. Не грандаль.

Но заделать прореху она как мастер…

Эльга вцепилась пальцами в подлокотники и вывернула себя из подушечной тюрьмы, выпрямилась, выдохнула победно.

– Ай-яй-яй! Куда?

Весь ослепительно-клетчатый, Скаринар взбежал на возвышение.

– Там.

Эльге было трудно говорить.

Скаринар проследил за ее взглядом. Лицо его, все так же измазанное белилами, сложилось в снисходительную гримасу.

– Меня это устраивает, – сказал он.

Сломав хрупкое сопротивление Эльги, Скаринар усадил ее обратно в кресло. Сжал предплечья сильными, молодыми пальцами.

– Сиди. Ты свое дело сделала. Или ты грандаль?

– Нет, – прошептала Эльга.

Скаринар усмехнулся.

– Я же тебе говорил, что это все сказки. Мне, конечно, страшновато было, представлял утром, как ты, просыпаясь, тут же разбираешь меня на лоскутки. А что? Вероятность же была? Но нет так нет.

Он насмешливо фыркнул, прошел-протанцевал к осыпавшемуся куску и распинал, растоптал листья на полу. В дверях зала тем временем произошло движение, парами и поодиночке внутрь в блеске камней и золота стали пробираться богато одетые люди, мужчины и женщины, и Скаринар замахал им руками:

– Сюда! Сюда!

Он встал на край возвышения.

Люди опасливо подходили. Пять, десять, пятнадцать человек. Двадцать. Тридцать. Сзади к ним пристраивалась стража. Но громадный зал все равно казался полупустым.

– Подходите, подходите, – улыбался Скаринар.

Его разные глаза смотрели с укором.

– Ну же! Сегодня никаких казней не планируется. Люди вы заслуженные и, насколько я могу судить, не держите на меня зла. То есть я это чувствую. Да, со мной можно неплохо ладить. Расслабьтесь. Сегодня я хочу показать вам вот это панно.

Скаринар показал на панно рукой.

– Здесь весь Край…

Голос его продолжал звучать, но Эльга вдруг перестала его слышать. Все ее внимание сосредоточилось на одиноком листике, пропущенном Скаринаром и оставшемся лежать на полу. Едва заметными движениями пальцев она стала подтягивать его к себе. Со стороны, наверное, казалось, что лист перемещается без какой-либо цели, влекомый единственно сквозняком – на ладонь, на шаг, кувыркнувшись в воздухе, с одного края панно в другой. Эльга работала терпеливо, ощущая лист как маленькую жизнь.

Сливовый!

Как тот, самый первый, подаренный ей Униссой. С которого все и началось. С которым она, желая вернуть, побежала мимо дяди Вовтура и приезжего мастера Изори. Как давно это было!

Лист наконец добрался до кресла. Был он слегка пожухший, покоричневевший, хрупкий. Совсем как сама Эльга. На остатке сил она заставила его подлететь вверх, к подлокотнику, и повернула руку. Лист невесомо лег на ладонь.

Эльга сжала пальцы, и стало темно. Будто во всем Крае установилась ночь.

Впрочем, испугаться она не успела, потому что жуткая, беспросветная чернота длилась всего мгновение. Потом сквозь нее, кромсая ее, дробя на округлые, овальные, зубчатые осколки, хлынул свет, затмил все собой и обернулся дивным, чарующим, сверкающим узором. Сложенный из листьев свод распахнулся над Эльгой, и ее потянуло вверх. Она легко, сама того не ожидая, выпорхнула из кресла.

Вверх, вверх!

Она была невесома, как тот же листок. Нет, еще легче. Пушинка. Семя одуванчика. Эльга поднялась до потолка зала и скользнула сквозь лиственный узор, из которого он был сложен. Никто этого не заметил. Даже Скаринар, продолжающий беззвучно раскрывать рот и щурить карий глаз.

Смешно! Вверх!

Она повисла над дворцом кранцвейлера. Красота вокруг потрясла ее. Ах, ей был виден весь громадный букет, что складывался из улиц и домов, деревьев, воздуха, ветра, людей и их поступков, из птиц, оград и коровьих лепешек! Она ощущала биение листьев и гармонию узора, даже смерть, даже Скаринар были искусно вписаны в общий рисунок – пятнышками, кляксами мрака, только оттеняющими свет.

О, кто бы ни сотворил это, он был настоящим грандалем!

Эльга рассмеялась, и смех ее вышел задорным и молодым. Какая она старуха? Все это глупости, пыль, лиственная крошка! Вот узор веселья, вот узор молодости, вот узор жизни – складывай, сгибай, набивай из пустоты!

Вверх!

Стогон отвалился вниз, измельчал, нахлобучил пятна полей, сверкнула река, с боков вывернулись леса, а потом – хлоп! – и Эльга рассыпалась по букету неба, став синью и грозовой чернотой, облачной пеной и слепящим солнцем. Задыхаясь от радости, от счастья, она собралась снова в себя и взлетела выше.

– Я бессмертна!

Ох, звезды были из ореха, а бархатистая тьма, в которой они сияли, смыкала разлапистые, колкие, кленовые ряды. Посмотрев вниз, Эльга увидела, что мир ее скукожился и превратился в листок, растущий в окружении множества таких же листков на гигантской ветке. Сама же она плыла в сумеречной тьме вдоль ствола исполинского, бескрайнего дерева вверх и вверх. Как щепка по течению. И вот уже и родной мир потерялся, и ветку заслонили другие ветки.