Виктория Авеярд - Разрушенный трон [litres]

И Мэра тоже. У нее все еще есть раны. Раны, которые нанес я, раны, которые всегда можно вскрыть. Говорят, что звери становятся опаснее всего перед лицом смерти. Что в конце жизни они наиболее опасны и жестоки. И я тоже буду таким – если мне удастся увидеть ее до того, как мой приговор будет приведен в исполнение. Я отчаянно на это надеюсь.

Айрис нечасто рассказывала мне о своих богах, а я не утруждался и не задавал ей вопросы. Но я провел собственное исследование. Она верит, что после смерти люди оказываются в определенном месте. Сначала мне тоже хотелось в это верить. Это означало бы, что я снова увижу маму – и увижу Томаса. Но загробная жизнь для Айрис расколота на две части, разделена на рай и наказание. Я, конечно же, заслужил последнее.

А Томас, мой дорогой Томас, конечно же, нет.

Если после смерти что-то и есть, нам не суждено встретиться.

Я возвращаюсь к тому, что я всегда знал, к бремени, которое я нес, к концу, который всегда ждет. Я больше никогда его не увижу. Даже в моих снах.

Мама дала мне так много, но столько забрала взамен. В попытке избавить меня от ночных кошмаров она забрала мои сны. Иногда это мне по душе, но прямо сейчас, в этой комнате, я хотел бы уснуть, сбежать – и еще раз увидеть его лицо. Еще раз почувствовать то, что я чувствовал, когда был рядом с ним. И забыть об этом извращенном гневе, о боли и ярости, разрывающих меня каждый раз, когда я думаю о нем, о его обожженном до неузнаваемости теле – обожженном моими собственными проклятыми пальцами.

Интересно, я так его оплакиваю, потому что не знаю, что было бы, если бы все сложилось иначе? Потому что не знаю, каким бы я стал, если бы он был рядом со мной? Или потому, что мама никогда не искажала мои чувства к нему? По крайней мере, она не делала этого, пока он был жив. Позже она, конечно, попыталась – когда воспоминания о нем пожирали меня изнутри. И проделала то же самое с моими чувствами к Мэре, выдергивая каждый новый всплеск, как садовник выдергивает сорняки.

Но даже Мэра не разрывает меня на части так, как до сих пор разрывает он. Даже она не причиняет мне такой боли.

На это способен только один человек – из тех, кто еще остается в живых. И мне скоро придется встретиться с ним лицом к лицу.

Я снова ложусь на спину, и раздраженно выпускаю из легких воздух. Я заставлю его истекать кровью, как истекаю кровью я.

Я все еще лежу, закрыв глаза рукой, когда дверь открывается и закрывается. В комнате раздаются тяжелые шаги. Мне не нужно открывать глаза: я и так знаю, кто это. Его дыхания, неровного и такого по-хамски громкого, достаточно, чтобы я это понял.

– Если ты ищешь отпущения грехов, где-то в комнатах Айрис точно должен быть алтарчик. Иди докучай ее богам, а меня оставь в покое, – ворчу я.

Я твердо намерен не открывать глаза, потому что когда я вижу его, я сгораю от ярости и ревности. И еще – от тоски по тому, кем он был, по брату, которого я больше не могу любить. Я бы испепелил свою одежду, если бы не безмолвный камень. Более того, он такой же предатель, как и я, но, похоже, никто не возражает. Это не честно .

– Отпущения грехов ? – откуда-то сверху усмехается Кэл. Я не слышу, чтобы он садился. – Оно нужно тебе, Мэйвен. Не мне.

Усмехнувшись, я убираю руку от глаз и сажусь, чтобы посмотреть на него. Мой брат отшатывается под моим пристальным взглядом, делая шаг назад. Он выглядит как король даже без короны. Он больше похож на короля, чем когда-либо буду я. Меня снова охватывает зависть.

– Мы с тобой оба знаем, что ты в это не веришь, – огрызаюсь я. – А ты, брат? Ты действительно считаешь, что ни в чем не виноват?

Кэл опускает глаза, его решимость на секунду колеблется. Затем он стискивает зубы, снова весь пылая.

– Это сделала твоя мать, Мэйвен. Не я, – выдавливает он. У меня такое чувство, что он говорил себе это не один раз. – Я его не убивал.

Я пренебрежительно поднимаю руку.

– О, судьба отца меня практически не волнует. Хотя я уверен, что это будет преследовать тебя всю оставшуюся жизнь, какой бы короткой она ни была.

И снова он отводит взгляд.

«Тебя так легко читать, что это почти приводит в бешенство», – думаю я.

– Я говорю о себе, – рычу я. «Игра началась». На его лице появляется замешательство, и я почти закатываю глаза. Кэла нужно подвести к сути, как тупого мула к воде.

«Порез за порез», – шепчет мама.

– Я ведь не всегда был таким, да? – продолжаю я, поднимаясь на ноги. Он выше меня, всегда был выше, и это причиняет боль. Тем не менее, я делаю шаг ему навстречу, нетерпеливо двигаясь в его тени. Я привык быть там. – Ты помнишь лучше, чем я. Когда я был маленьким, твоим младшим братом. Всегда следовал за тобой по пятам, хотел проводить с тобой каждую свободную минуту. Я ведь просил разрешения спать в твоей комнате, да?

Кэл прищуривается.

– Ты боялся темноты.

– А потом перестал. Вот так. – Я щелкаю пальцами, ожидая, что он вздрогнет. Он этого не делает. – Ее рук дело, конечно. Она не могла быть матерью хнычущему, слабому сыну, боящемуся теней. – Я начинаю двигаться, обходя его вокруг. Кэл не доставляет мне удовольствия и не двигается, просто стоит на месте. Он не боится физического нападения с моей стороны. Даже без пламени он без проблем смог бы меня усмирить. Я немногим больше мотылька, порхающего у источника света. Или, по крайней мере, таким он меня видит. Преимущество, которым я пользовался множество раз.

– Ты никогда не замечал, когда она что-то у меня отнимала. Понемногу, помаленьку. Ты не заметил перемен.

Когда я захожу ему за спину, я вижу, как напряглись его плечи.

– Это не моя вина, Мэйвен, – шепчет он срывающимся голосом. Он в это не верит.

«Его так легко читать».

Я с трудом сдерживаю смех. Заставить его истекать кровью нетрудно.

– Поэтому, когда она полностью вычеркнула тебя, забрала мою любовь к тебе, все исказила – ты не заметил. Тебе было все равно. – Я останавливаюсь рядом с ним. Ему приходится повернуть голову, чтобы посмотреть на меня и увидеть, как я старательно придаю своему лицу непроницаемое выражение. – Мне всегда было интересно почему.

Кэл не знает ответа или не может найти в себе сил заговорить. Я лучше переношу боль, чем он. Так было всегда.

– Сейчас, конечно, это не имеет значения, – Моя мать была не единственной, кто что-то у меня отнял – ты тоже это сделал.

Даже намек на нее заставляет его ощериться.

– Я не отнимал Мэру, – рычит он, поворачиваясь ко мне. Я начинаю двигаться, прежде чем он успевает схватить меня за руку, его пальцы едва касаются рукава моей куртки.

Я насмешливо ему улыбаюсь.

– В этом нет ничего удивительного, – мягко говорю я. – Ты привык получать все, что пожелаешь. В конце концов, я понял, что ты знал, что со мной происходит, знал, что делала мама. Это происходило постепенно, медленно, но ты все равно это видел – и ничего не сделал, чтобы ее остановить. – Я качаю головой, как недовольный учитель. – Ты тоже делал чудовищные вещи – задолго до того, как узнал, что чудовищем был я.