Виктория Авеярд - Разрушенный трон [litres]

Я хорошо овладела искусством молчания. Каждая тень владеет им в совершенстве. Эванжелина не сводит глаз с кровати еще долго после того, как я с нее слезла, и она не может видеть, как я пересекаю комнату.

– Извинись, – шиплю я ей на ухо. Эванжелина подскакивает, как от удара током, поворачивается на мой голос.

Я отпускаю свет, убирая манипуляцию, которая делает меня невидимой. Но я не отпускаю его полностью. По краям моего силуэта собираются тени, и я становлюсь частично видимой. В конце концов, Эванжелина при малейшем всплеске эмоций выкручивает свое железо и сталь. Пусть посмотрит, какое сильное влияние она может оказывать на меня.

Ее взгляд задерживается на тенях. На секунду она протягивает руку, чтобы коснуться одной из них, но передумывает.

– Прости меня, – говорит она, сдуваясь на глазах. Я слышу в ее голосе сожаление, достаточное, чтобы снять напряжение. – Это было нечестно с моей стороны.

– Нет, не было, – отвечаю я. Мои тени колышутся в ответ, убывая и перетекая в прилив. Теперь моя очередь охотиться, и я обхожу Эванжелину. – Если кто и прячется, то это ты, Эванжелина Самос. Ты не покидаешь территорию поместья. Почти ни с кем не разговариваешь за пределами нашего круга. Ты даже не хочешь попрощаться с Птолемусом, не говоря уже о том, чтобы поехать с ним. И не рассказываешь никому – никому из прошлой жизни, – кто ты.

«Кто мы ».

Но даже сейчас я никогда не признаюсь в этом, ни ей, ни вслух. Она пожертвовала ради меня жизнью – и все же по какой-то причине я хочу большего. Мне нужно больше. Ее любовь, ее преданность. Обещание, данное при солнечном свете, а не в тени. Это кажется неправильным и эгоистичным. Но я не могу этого отрицать.

Должно быть, она видит разочарование на моем лице – и ее охватывает злоба.

– О, и ты всем разослала письма, да? Учитывая трансляцию, в которой подробно описываются все твои романтические наклонности? – Я почти ожидаю, что она что-нибудь разорвет, может быть, дверную ручку или одно из своих платьев. Вместо этого она стоит неподвижно, поднимая руку только для того, чтобы ткнуть в меня дрожащим пальцем. – Если я прячусь, то и ты тоже.

– Мой отец знает. Мой Дом знает. Каждый человек в этом здании знает, с кем я провожу свои ночи и почему. – Я слышу, как дрожит мой голос, но я намерена твердо стоять на своем. Во дворах Норты и Разломов я сталкивалась с вещами и похуже. – Я делаю все, что в моих силах, чтобы построить здесь жизнь для нас.

Эванжелина только усмехается, и я вижу в ее усмешке презрение. Не ко мне, а к себе. Это ранит больше, чем все, что она может сказать.

– Думаешь, смешиваться с толпой – это не прятаться, Элейн? Неважно, невидима ты или спряталась в тенях, – в любом случае ты стараешься, чтобы тебя не заметили.

Внезапно темные края вокруг меня на мгновение вспыхивают ослепляющим светом.

– Что плохого в желании освоиться здесь? – начинаю бушевать я, размахивая руками в сторону деревянных и каменных стен. – Эванжелина, я знаю, как трудно забыть уроки, которые мы получили там. Клянусь цветами, знаю.

Старый девиз нашей страны срывается с губ на автомате. Как реликт, напоминающий о прошлой жизни.

– Я бы солгала, если бы сказала, что не мечтала вернуться. Править королевством рядом с тобой. Но это невозможно – как невозможен и тот мир. Да, возможно, жизнь здесь будет сложнее. Да, возможно, это кажется противоестественным. Красные и серебряные, новокровки – я все еще привыкаю к этому. Но они дают нам жить так, как мы хотим. Это того стоит.

Только когда я заканчиваю, я понимаю, что держу ее за руки, и пятнышки света кружатся вокруг наших соединенных пальцев. Эванжелина неподвижна, ее лицо словно высечено из камня.

– Думаю, именно поэтому я и привезла нас сюда, – тихо говорит она. – Я хотела, чтобы мы были свободны. Чтобы ты была в безопасности.

Я смаргиваю слезы разочарования. Она так хорошо умеет обращать аргументы против своих оппонентов. Просто обычно я не вхожу в их число.

– Эванжелина, со мной все будет в порядке. Я же столько раз тебе говорила.

– Если ты собираешься продолжать уговаривать меня присутствовать на отречении, то я буду продолжать уговаривать тебя отклонить предложение Дэвидсона. – Несмотря на ее воинственный тон, ее большой палец касается тыльной стороны моей ладони. Таков путь Эванжелины. Она отталкивает меня, одновременно притягивая ближе.

– Это не одно и то же, не в долгосрочной перспективе, – говорю я ей. – Я ведь не пытаюсь отговорить тебя от службы в патруле.

Она откидывает голову назад и смеется.

– Потому что я намного лучше тебя умею драться.

Я пытаюсь подражать ее смеху. Это звучит пусто, издевательски. И я говорю, не подумав.

– Даже лучшие воины на свете не застрахованы от ранней гибели.

Ее пальцы вырываются из моих, и она отшатывается, как ошпаренная. Эванжелина отворачивается так быстро, что я почти не замечаю слез, выступивших у нее на глазах. Естественно, я пытаюсь последовать за ней, но она машет мне в ответ, подняв ладонь и дрожа. Ее кольца, браслет и ожерелье дрожат и танцуют, вращаясь вокруг нее. Отражая ее боль.

– Прости, – выпаливаю я.

Какая же я дура.

«Ее отец, Элейн. Она думает о нем. О великом воине, который рано оказался в могиле».

Несмотря на то, что Воло Самос держал ее в ловушке, благодаря ему она стала той, кто она есть. Такой сильной, такой свирепой. И она любила его, что бы там кто ни думал. Она любила его и позволила ему умереть. Я знаю, что она винит в его смерти себя. И что она до сих пор видит его последние минуты в кошмарах. Она сбежала из своей клетки – а ценой этому побегу стала человеческая жизнь.

Я начисто забываю об отречении и моей будущей работе. Без колебаний я обнимаю ее, прижимаясь щекой к ее спине, – и чувствую, как колется ее шерстяной свитер.

– Эви, мне так жаль, – шепчу я. – Я не хотела напоминать.

– Все в порядке, – резко отвечает она. – Мне напоминает каждая дверная петля.

Каждая серьга. Каждый замок. Каждая лампа. Каждый нож. Каждый пистолет. Каждый кусочек металла в пределах ее восприятия. Он научил ее этому, сделал из нее оружие, которым она является сейчас.

«Неудивительно, что она всегда бежит в сад».

Она сбежала от него, но от памяти о нем сбежать не может.

По крайней мере, она позволяет мне обнимать ее. Это начало. Благоприятная возможность. И ответственность.

– Я знаю, ты любишь притворяться, что сделана из железа, – бормочу я, крепче сжимая ее в объятьях. Она прижимается ко мне, ее плечи поднимаются и опускаются. – Что у тебя даже сердце железное. Но, любовь моя, мне лучше знать. Со мной тебе не нужно прятаться.

Письмо в гостиной, кажется, прожигает дыру в моем мозгу.

«Она должна отречься от престола вместе с Птолемусом. Это самый лучший способ покончить с этим, самый безопасный способ. Возможно, это не спасет нас от дальнейшего кровопролития, но избавит ее от чувства вины. Не знаю, сколько времени она сможет это терпеть».