Ренсом Риггз - Казни Дьявольского Акра [litres]

– Ты правда думаешь, что он мертв? – спросил Гораций, нервно оглядываясь.

– В него всадили десять миллиардов пуль, – отозвался Енох. – Фашисты сделали из него фарш для пирога.

– Если пули берут пустот, есть вероятность, что и против него они хороши, – рассудила Эмма.

Я сам, лично, видел, как Мурнау выпотрошило… но что-то все равно болталось на задворках разума и свербело в мозгу. Он все-таки был не пусто́та… и даже, возможно, уже не смертный – кто его знает. Но обременять других своими сомнениями я все равно не стал: у нас и так забот полон рот.

На вокзале мы купили билеты до Лондона (у Горацио обнаружились деньги) и сели в почти пустом зале ожидания: поезд должен был вскоре подойти. Юлиус стенал себе под нос о погибшей имбрине; рядом, положив руку ему на коленку, расположился Гораций и бормотал ему что-то утешительное. Эмма принесла из кафе салфеток и занималась ссадиной на руке у Еноха, который, конечно, морщился и сыпал жалобами. Эддисон мужественно нюхал воздух – вдруг опасность подбирается! – и пытался бдить, но его маленькие глазки закрывались сами собой.

– А что будет, если у нас не получится? – спросила Себби.

– Ничего особенного. – Енох всосал воздух: ему опять ткнули куда-то не туда. – Каул захватит странный мир, поработит нас всех и превратит эту реальность в сплошную бойню.

– И это если он будет в хорошем настроении, – вставила Эмма.

– У нас все получится. – Гораций ободряюще похлопал ее по плечу.

– Это еще почему? Ты во сне видел?

– Просто потому, что по-другому нельзя.

Все были измождены до каких-то поистине немыслимых пределов. События последних часов уже начали просачиваться через защитные барьеры психики. Но, несмотря на весь пережитый ужас и боль, я твердил себе, что мы возвращаемся в Лондон сильнее, чем были. С нами теперь трое из семи – что еще нужно? И плюс Горацио. Он сидел, прямой как палка, и каждые несколько секунд дергал головой то в сторону входной двери, то в сторону платформы – эдакий добрый Терминатор, защитник детей.

Наконец, на ближний путь подошел поезд. Мы ввалились в купе, заняв его целиком и собрав по дороге еще порцию недоуменных взглядов от публики. Впрочем, удивленные взгляды окружающих стали уже совершенно обычным делом и не стоили внимания. Не успели мы сесть, как Эмма всплеснула руками и произнесла всего два слова:

– Имбрины! Акр!

Мисс Шилоклювка, когда мы видели ее последний раз, выглядела слабее прежнего, а крепость щита напрямую зависела от того, чтобы все двенадцать имбрин оставались в форме. Мисс Буревестник сказала, что силы Каула уже собираются…

– Интересно, чего они ждут? – спросила Бронвин.

– Рождения армии пустот Каула, – сказал Горацио. – Он сейчас делает их в Абатоне. В каждой пусто́те содержится душа, украденная из кувшинов душ.

– Я думал, он не может ими манипулировать, – заметил я.

– В своей новой, воскрешенной форме – очевидно, может. И даже до такой степени, чтобы видоизменять их природу.

– Поэтому-то мы их и видим? – уточнил Гораций.

– Именно, – кивнул его почти что тезка. – И поэтому они бронированные, крупные и, – он повернул очки в мою сторону, – их труднее подчинить.

Я резко почувствовал себя никчемным. Меня оценивали, осуждали… хотя, понятное дело, он не это хотел сказать.

– Но ты же держал одну из них под контролем, – возразил я. – Ты говорил с ней.

– На это ушло много времени, но да. Я много дней провел рядом с этой пусто́той, постепенно научился их новому языку. Но все равно они куда более неподатливые, чем были мы.

Мы – это, стало быть, Горацио в его предыдущем облике.

– Каково это, – тихо спросила Эмма, наклонившись к нему, – быть пусто́той?

С минуту он раздумывал.

– Пытка, – сказал он наконец. – Все какое-то недоделанное, полуоформленное. Твое тело, разум… твои мысли. Ты такой голодный, что у тебя даже кости ощущаются пустыми. Единственное доступное облегчение этой муки – когда ты ешь. Лучше всего человека, а еще лучше – странного. Но и так это ненадолго.

– Но в таком случае ты должен был ненавидеть Эйча, разве нет? – вмешалась Нур. – За то, что держал тебя таким так долго?

– Да, – сразу же ответил Горацио и повесил голову. – Но и нет. Все пусто́ты ненавидят своих хозяев. Но он помог мне развить разум. Научил читать и понимать английский. И думать хоть о чем-то еще, кроме голода. Я понимаю, почему он меня оставил при себе, почему нуждался во мне. И со временем я даже полюбил его – хотя и продолжал ненавидеть.

Поезд содрогнулся и медленно стал набирать ход. Скамейки и касса на платформе неторопливо поплыли назад.

– А ты можешь научить меня их новому языку? – спросил я Горацио.

– Можно попробовать. Но это не столько интеллектуальный процесс, сколько… интуитивный, что ли. Надо как бы… настроиться.

– Я все равно попытаюсь, – твердо сказал я.

– Только один вопрос, пока вы не занялись лингвистикой, – вмешалась Нур. – Когда ты говоришь «армия пустот», о каком количестве идет речь?

– О десятках, по меньшей мере, – сказал Горацио. – Может, и больше.

Он погрузился в недолгое задумчивое молчание. Станция за окном сменилась необозримыми цветущими полями.

– Они почти все уже родились. Час вот-вот пробьет.

Енох фыркнул.

– Час вот-вот пробьет , – повторил он замогильным голосом. – Все твари изъясняются, как злодеи в хоррорах?

Горацио поднял одну бровь.

– Если бы у меня еще были мои языки, – сказал он, – ты бы сейчас заработал хорошую оплеуху ими всеми.

Енох немного побледнел и как-то даже вжался в спинку сиденья.

Через мгновение на ноги вскочил Гораций.

– Товарищи? – Он прилип носом к оконному стеклу; голос звучал почему-то очень тонко. – Что это там такое?

Мы сгрудились у него за спиной. Далеко в чистом поле параллельным ходом двигался человек – и двигался очень быстро. До пояса он был голый и, кажется, ехал на вращающейся колонне из пшеницы и желтых цветов.

– Это он, – не веря своим глазам, прошептала Эмма.

– Вот черт, – выразилась Бронвин.

Мурнау неотвратимо тек над полем в нашу сторону, а поезд… ох, он только начал набирать скорость.

– Я думал, это скоростной поезд! – возопил Енох и заколошматил кулаком по стеклу. – Давай уже, наддай !

Мурнау приближался, поезд разгонялся, но очень лениво. Мы прогрохотали над дорожной развязкой и мимо парковки; он не отставал. Торнадо, заменявшее ему ноги, посерело, оставляя за собой след из развороченного асфальта. Дальше по курсу попался автомобиль, и его тоже пропустило через этот адский блендер.

– Я здесь сидеть не буду, – процедил Енох сквозь зубы. – Пойду приведу в чувство машиниста.

Он выбежал из купе. Мы тоже высыпали вслед за ним в узкий проход и дружно кинулись бежать вдоль всего поезда в тщетной попытке убраться подальше от Мурнау. Мы скакали из вагона в вагон, мимо обалдело глядящих на нас пассажиров, большинство из которых и понятия не имело о кошмаре, с каждой минутой растущем прямо у них за окном.