Бриджет Коллинз - Переплёт

Оно разбивается. Узкие и треугольные осколки падают внутрь шкафа и поблескивают среди диковинок. Вынимаю длинный осколок из рамы. Тот выдергивается с рывком, и руку пронзает боль. Поднимаю опрокинутый стул и взбираюсь на него. В лицо Нелл не смотрю. Принимаюсь резать веревку осколком стекла — хотя нет, это не веревка, а кусок ткани, кажется, пояс. Наконец мне удается перерезать ткань. Нелл заваливается на меня; я пытаюсь удержать ее, но она слишком тяжелая. Шатаюсь и едва не падаю со стула. Стул наклоняется, но мне вовремя удается поставить на пол одну ногу. Колени подкашиваются; я неуклюже падаю. Нелл падает рядом, как мешок с тряпьем, поникший и бесформенный.

Встаю на колени. Взгляд случайно падает на ее лицо, и я зажмуриваюсь. Нужно проверить пульс, но меня пробирает ледяная дрожь; боюсь, как бы меня не стошнило прямо на нее. Открыв глаза, фокусирую взгляд на обоях напротив, наклоняюсь вперед и прижимаю пальцы к складке, где пояс глубоко врезался в шею. Ее кожа холодная и рыхлая. Пульса нет.

— Прошу, Нелл, — произносит кто-то дружелюбным, спокойным голосом. — Прошу. Не делай этого. Прошу.

Она не шевелится. Я дергаю за узел; тот не поддается. Трясущимися пальцами начинаю развязывать его; если у меня получится развязать узел, говорю я себе, все будет хорошо. Все это время я не перестаю говорить с ней.

— Не надо, Нелл, прошу. Не делай этого, умоляю. — Узел развязывается. Я вытягиваю пояс из-под ее подбородка. Ее голова заваливается набок. Ее глаза…

Я пытаюсь встать, но все плывет перед глазами. Опускаюсь на пол на четвереньки и пытаюсь сдержать подступающую тошноту.

— Вставай, сынок.

У меня резко схватывает горло, будто я подавился смехом.

— Вставай. — Отец хватает меня за рукав и поднимает на ноги. Кое-как дошагав до ближайшего стула, я опираюсь о его спинку. — Когда это случилось?

— Она принесла мне чай. Наверное, час назад.

Он смотрит на нее сверху вниз.

— Она обмочилась.

— Кажется, она мертва. — Это слово звучит как-то странно, будто я никогда раньше не произносил его.

— Разумеется, мертва, ты только посмотри на ее глаза. Глупая сучка. Ну да ладно, по крайней мере, Сэндаун не станет задавать лишних вопросов. — Он замолкает и тянется к колокольчику. — Она повесилась, верно? А откуда столько крови? — Он смотрит на меня и меняется в лице. — Проклятье, мальчишка, что ты наделал?

Я смотрю на свои руки. Кровь стекает по запястью, пропитывая рукав халата. Пятна крови повсюду. Нелл выглядит так, будто ей перерезали глотку. На моей ладони зияет порез. Но он почему-то совсем не болит.

— Все в порядке. Просто царапина.

— Попросим Сэндауна тебя осмотреть. Пусть знает, что ты пытался ее спасти. — Он снова помогает мне подняться, но я шатаюсь, заваливаюсь вбок, и мне приходится опереться о стену. — А, Бетти… — Бетти плачет и дрожит, но отец лишь щелкает пальцами, глядя на Нелл, будто перед ним не тело, а пролитый чай, который нужно убрать. — Позови кучера и вели унести ее. А потом пошли мальчишку из конюшни за доктором Сэндауном.

— Да, сэр.

— И принеси мистеру Люциану бинт.

Моя рана наливается кровью. Отец прав. Если кто-то спросит, почему Нелл решила сделать… такое, мой порез ему только на руку… Он сможет показать на мой шрам и сказать: смотрите, как сильно мы ее любили.

Я поворачиваю ладонь, и кровь капает на стол. Кап, кап, кап, раздается в тишине. Часы остановились, не то тикали бы в такт. Я смотрю на растекающуюся лужицу крови. Вытирать пятно с темного дерева придется уже другой служанке, не Нелл с ее обкусанными ногтями и обветренными сухими костяшками.

— Ты снова взялся за свое?

Отец замирает и медленно поворачивается ко мне.

— Что ты сказал?

Я не в силах повторить свой вопрос. Впрочем, в том нет необходимости. Ответ написан на его лице.

— Не смей, — произносит он тихо, почти шепотом. — Никогда не смей так больше говорить со мной.

Я поднимаю подбородок. Он больше не сможет надо мной смеяться. Теперь, если я обо всем расскажу, кто-нибудь да поверит мне. Теперь мои слова будут иметь значение.

Он пересекает кабинет и встает передо мной.

— Считаешь себя самым умным, да, мальчик? Да ты никак рад, что она покончила с собой. Думаешь, теперь к тебе прислушаются?

Я качаю головой.

— А ты не задумывался о том, что хранить мои тайны в твоих интересах? Если мне конец, конец моему предприятию и моей репутации… твоя жизнь тоже пострадает. Думаешь, Ормонды примут тебя с распростертыми объятиями? Ты станешь изгоем.

— Я готов рискнуть.

— Ах, Люциан. Тебе кажется, что ты совсем не похож на меня. Что ты у нас хороший. Это я — старый нечестивец, а ты юн и чист душой и телом. — Он вздыхает. — Ты многого не помнишь, верно?

Мое сердце вздрагивает, словно ударившись о стену. Я сжимаю кулак, и кровь сочится между пальцев.

— О чем ты?

— Твоя книга, Люциан. Твой переплет. — Он наклоняется ближе. — Взгляни на Нелл. Думаешь, я ее убил? А ты конечно же на такое не способен?

Весь мир застывает. Послушно, как дурак, я смотрю на Нелл. Ее глаза полуоткрыты, белки потемнели и покрылись пятнами. Это уже не она. Не человек. У нее вывалился язык. На лиловых щеках — моя запекшаяся кровь. Желудок крутит, и я заставляю себя отвернуться, сглатывая желчь. Рисунок на обоях расплывается; я вижу перед собой лишь розово-красное месиво.

— Моя книга, — слышу я свой голос, — что это значит?

Дверь открывается.

— Спасибо, Бетти. Оставь все здесь и ступай. — Отец ждет, пока она выйдет, а затем окунает квадратный лоскут полотна в таз с водой и выжимает. — Покажи свою рану.

Рука пульсирует от кончиков пальцев до локтя.

— Нет, — отвечаю я, сжав кулак и держась за боль, как если бы та была осязаемым предметом, стиснутым в моей ладони.

— Не глупи, — вздыхает отец.

Снова открывается дверь; входят кучер и конюх, неуверенно ступая в грязных сапогах. Увидев Нелл на полу, кучер вздрагивает, но, выслушав отцовский приказ, послушно кивает. Они с конюхом подхватывают тело и выносят прочь. Уже второе тело на каменной плите перед очагом в этом самом кабинете, но на этот раз мертвое, а не без сознания. Я представляю, как они кладут ее на кухонный стол; как разваливаются в стороны ее стопы и моча, пропитавшая мокрые юбки, въедается в деревянную столешницу. Ноги больше не держат меня. Я отодвигаю стул и сажусь.

Отец берет меня за руку и разжимает мои пальцы. Проводит мокрым лоскутом по окровавленной ладони, обнажая ровный прямой порез. Выжимает лоскут в белый эмалированный таз. В воде расцветает розовое облачко.

— Мой бедный мальчик, — произносит он. — Больно?

Я молчу. Меня трясет. Я позволяю ему держать себя за руку.

— А теперь слушай. Ты не будешь делать глупостей. Верно ведь, мой дорогой?