Вероника Иванова - Раскрыть ладони

— Потому что это неправильно.

— Что именно?

— Если человек ничего не желает, значит, он умер.

Демон насмешливо щурится:

— Насколько я помню, вчера ты думал именно о смерти. Окончательной и бесповоротной. И намеревался сегодня утром завершить вечерние дела. Все верно?

— Да. Но…

Правая ладонь Джера поднимается вверх, напоминая жест судьи, призывающего к почтительному вниманию при оглашении приговора:

— Позволь мне договорить. Итак, вчера ты желал смерти. Сегодня ты не желаешь ничего. Не желает ничего тот, кто умер. Очень простая логическая цепочка, не правда ли? Каков же ее итог?

— Итог? — Если вдуматься в сказанное… Он сплел из моих слов узор. И ни единой ниточки не выпустил наружу. Вот кому чарами бы заниматься! Мастер. — Я… умер?

— Браво! — Радостный хлопок ладоней. — И чем же ты недоволен? Ведь поставленная цель достигнута.

Как он не понимает… Или наоборот, понимает все? И знает ответ еще до того, как на свет рождается вопрос?

Опять это неуютное ощущение! Словно стоящий рядом со мной — не человек и не демон, а болванчик для ярмарочного представления, такой, у которого две стороны, белая и черная, и актеры, в нужный миг переворачивая куклу, рассказывают поочередно добрые и злые сказки. Уродливый злодей и благородный герой в одном теле, только с разными лицами. Так и Джер: то похож на старого приятеля, то до смерти пугает странной глубиной взгляда.

Глаза, в которых ничего нет… Вернее, есть, но так далеко, что отсюда не видно. И вроде хочется добраться до прячущегося в зеленой дали горизонта, а боязно. Но не потому, что можешь встретить чудовищ, а потому что…

Найдешь там самого себя. Без доспехов и без прикрас.

Но врать ему невозможно. Не имеет никакого смысла. И это…

Замечательно! Всю жизнь мечтал встретить человека, с которым можно говорить обо всем без утайки. И встретил. Наверное, он прав, и я уже мертв. По крайней мере, боли почти нет, так, затихающие отголоски.

— Достигнута…

— Ты недоволен?

Честно признаюсь:

— Не знаю.

— Все хорошо. Правда. — Он что, успокаивает меня? Очень похоже. Но разве я волнуюсь? — Умирать вообще полезно.

Округляю глаза:

— Полезно?

— Ага! — Улыбается во весь рот. — После смерти все становится таким… Прекрасным и удивительным. Потому что знакомишься с миром заново. Конечно, опыт прошлой жизни вернется, и восхищение быстро угаснет, но… Память останется. И ты снова и снова будешь стремиться умереть. Чтобы войти в этот мир новорожденным. С чистой и любящей душой.

Ха! Чистой? Моя душа может считаться таковой только в том смысле, что совершенно пуста сейчас. А уж любящей… Нет. Никаких чувств. Ни искорки.

Врете, dyen Джер. Нагло врете. Я легко могу поймать вас на этом вранье и…

И ничего. Не хочу. Пусть все идет своим чередом. И мы тоже. Пойдем.

Дома оставаться было просто опасно, поскольку град расспросов мог оказаться слишком опасным, и демон, в отличие от меня соображавший на редкость резво, при первом же упоминании о празднике зацепился за возможность сбежать подальше. Вместе со мной, разумеется, потому что кому же, как не молочному брату, служить проводником и спутником? Я не возражал и не отпирался, хотя мне вовсе не хотелось смотреть на гуляния.

Голоса людей и веселые мелодии, слившиеся воедино. Пестрота одежд и ярких масок. Конечно, вечером ряженых станет куда больше, но и сейчас добрая половина лиц надежно укрыта раскрашенными клочками ткани и пергамента. Я никогда не участвую в карнавале. Не люблю притворяться тем, кем не являюсь. И не люблю смотреть, как это делают другие, потому в Середину лета и не выхожу на улицу по вечерам. В конце концов, здоровый сон лучше, чем глохнущие от музыки уши и слепнущие от фейерверков глаза.

А иллюзий-то понавесили… Едва ли не больше, чем в прошлом году. И кто будет все это снимать? Раньше Маллет ползал, как угорелый, теперь же придется обходиться силами самих господ чарователей. Ох, как они не любят за собой убирать! Ну ничего, засучат рукава, как миленькие. И ведь поработать придется именно уже занесенным в Регистр магам, в крайнем случае, ученикам, готовящимся к последнему экзамену, потому что малолетки попросту не справятся. Да и не должны справляться. Иллюзии-то творят уже умелые чародеи, а недоучки… Недоучкам дозволяют только вещи попроще. Вот как этим двум, к примеру.

В одном из уголков площади зеваки расступились, освобождая пятачок шириной в десяток шагов и готовясь восхищаться. Потому что есть, чем. Помню, я в детстве тоже, широко раскрыв глаза, завороженно простаивал на одном месте едва ли не часами, глядя на искусные представления Поводырей.

Повелевать чарами умеет каждый маг. Лучше, хуже, как получается. Но только считанные единицы одаренных становятся Поводырями. Теми, кто соединяет вместе чарование и биение собственного сердца. Или творит чары внутри себя, выпуская наружу только краешек сплетенной сети — точно рассказать, что и как происходит, способен лишь Поводырь. Если, разумеется, сам видит истоки своих действий. С другой стороны, разобрав все ниточки по отдельности, перестаешь испытывать восхищение. Даже от самого себя. Вот я и не разбирался. А после совершеннолетия возненавидел всех, кто способен плести заклинания, и больше уже ни для кого не делал скидки. Но прикасаться к чуду хочется по-прежнему, стоит только увидеть…

Совсем ведь молодые. Молоденькие. Наверняка, еще не закончили обучение, но если получили право представить свое искусство перед зрителями, стало быть, вполне умелые. Парень и девушка, похожие друг на друга, как брат и сестра. Черноволосые, смуглые на зависть большинству ahnn’аri. А все почему? Потому что Поводырям нужен простор для их магии. И много-много воздуха.

Каждый удар сердца выходит из плоти дыханием, отрывистым или плавным, унося вместе с собой ниточку заклинания. Та повисает в воздухе, но непременно падает или рассеивается, если не будет подхвачена новым выдохом. Говорят, именно поэтому все Поводыри сплошь хорошие пловцы и искусные музыканты. Потому что владение воздухом — их главное ремесло.

Словно по команде люди, кольцом обступившие место будущей сцены, замолчали. Умолк даже продавец лашиков — сладостей из обжаренного в масле и щедро посыпанного истолченным сахаром теста, хотя еще минуту назад громогласно и заманчиво предлагал свой товар всем желающим. Джер тоже покосился было в сторону источающего приторный аромат лотка, но все же вздохнул и отвернулся. Зато не отвернулись другие, в частности, трое детишек, которым дородная матушка вручила по лашику, со строгим указанием сначала сдуть лишний сахар. Да таким толстякам сладкое вообще не стоило бы кушать! Вон, отдали бы лучше тому мальчишке, что смотрит жадными глазами на готовящихся к чарованию Поводырей. Худющий, можно сказать, заморенный… Стойте-ка! Знакомая у него одежка. И эта вышивка на плече… Приютский. Значит, в Доме призрения по-прежнему не в чести хорошая кормежка? А впрочем, может, парень просто начал израстаться. Помню, как окрестные кумушки судачили о моей худобе, когда я был маленьким, и как за глаза обвиняли мать в том, что не следит за здоровьем сына, а может, и вовсе морит голодом. Видели бы они, сколько я тогда ел! Чуть ли не больше, чем сейчас. А мяса на костях не прибавлялось, словно вся еда сгорала в моем животе, как в хорошо разогретой печи…