Вероника Иванова - Раскрыть ладони

Мне тоже становится страшно. Я растерянно еложу по скользким заплесневелым плитам пола, но ухитряюсь подняться. Примерно в десяти шагах от отца. Карлин стоит, безвольно опустив руки, с кончиков пальцев которых… Капает кровь.

Нет, не только с кончиков. Она просачивается через кожу. Через всю кожу: темные пятна проступают на штанах, на рубашке, ткань намокает все больше…

— Ухо… хр-р-р…

Красная полоса поднимается по шее отца. Глаза, уже невидящие, плачут кровавыми слезами. Лица больше нет, осталась только маска, но не карнавальная, с замершими раскрашенными чертами, а живая. Текучая.

Надо бежать. Вот только ноги, сволочи, не слушаются. Еще стена некстати оказалась за спиной. И взгляд не хочет отрываться от кровавой статуи, еще несколько вдохов назад бывшей моим отцом. Собрать последние силы, повернуться и…

Не успеваю, потому что еще ничего не закончено. Вслед за кровью на лицо выползают темные, почти черные, масляно блестящие капли. Неторопливо собираются вместе, трутся бочками, сливаются в лужицу, похожую на ту, на полу, но не гладкую, а…

Медленно и лениво рождается новая маска, ничем не напоминающая отцовские черты. Высокие надбровные дуги, тонкий прямой нос, острый подбородок. Из лужицы выступает лицо. Очень красивое и… вне всякого сомнения, женское!

Веки вздрагивают, поднимаются… Под ними нет ничего, кроме той же вязкой и густой жидкости, но я чувствую: на меня смотрят. Неотрывно и внимательно.

Узкие губы вздрагивают, приоткрываются. Тишина остается тишиной, и все же, я слышу. Всей кожей собственного тела.

— Я иду за тобой… Жди…

А потом черты маски вновь начинают течь, лужица сжимается в шар и…

Словно оттолкнувшись от отцовского лица, бросается ко мне.

Все происходит так быстро, что успеваю только выставить вперед руки с растопыренными пальцами, словно надеюсь закрыться. Щит плоти, раскаленной изнутри, разве он способен спасти? Оказывается, да.

Комок разбивается, еще не успев столкнуться с моими ладонями. Разлетается каплями, одна из которых… Все-таки добирается до моего лица, принося с собой мгновенное и мерзкое онемение. Я тру щеку, тру отчаянно, но безрезультатно: все остается при мне. И горе, и ужас, и боль.

Их так много, и они такие сильные… Намного сильнее меня. И все, что я могу, только крикнуть:

— Отпустите!..

— Дурной сон?

Он сидит на подоконнике. Куртка накинута на плечи, и только по одной этой детали можно предположить, что демон все-таки ложился спать. Иначе зачем бы ему понадобилось избавляться от не слишком пригодной для сна одежды?

— Да.

— Я понял, услышав ваш… крик.

Ах, он еще и спокойно смотрел, как меня мучают кошмары? Хочется спросить, получил ли удовольствие от увиденного, но с моих губ слетает обиженное:

— И чего не разбудил?

— Посреди ночи?

Растерянно пялюсь на рассветное небо за плечами демона.

— Уже утро.

— А мне казалось…

— Со снами так всегда, — машет он рукой. — Длятся считанные мгновения, но выматывают так, словно провел в них не меньше недели, и всю без отдыха.

— Так и надо было…

— Разбудить?

Демон несогласно качает головой.

— Лабиринты Полночного Замка нельзя рушить по собственному усмотрению. Как бы этого ни хотелось. Потому что когда человек закрывает глаза, он тем самым разрешает своей душе немножко побыть свободной от тела. Но свобода, разумеется, не полная. Между плотью и духом остается протянутой тоненькая нить, тропинка, по которой можно вернуться. Потому если нарушаешь чужой сон, можешь разорвать эту ниточку. И что тогда получится?

— Душа не вернется?

— Увы. Правда, случается и так, что она сама не желает возвращаться… Но чаще души оказываются благоразумными дамами и решаются всего лишь увеличить время прогулки, но не отказываться полностью от возвращения.

А я был бы не против расставания. Насовсем. Только моя душа оказалась такой же трусливой, как и ее хозяин. Вернулась. Но зачем? Я ведь не просил.

Ладно, раз уж проснулся, надо вставать, потому что оставаться в постели тоже нет никакого смысла. Кажется, у меня было одно неотложное дело намечено… Ну да. Отправление за Порог. Мое собственное.

Надеюсь, демон не спрятал «вдову», пока я спал. А впрочем, даже если спрятал, спущусь вниз и пошарю в дядиных закромах: там много чего острого найдется.

Сажусь. Смотрю на правую руку, опирающуюся о кроватную раму. Алые разводы узора по-прежнему покрывают ладонь, но больше не кажутся похожими на кровь. Наверное, вечер внушал мне мрачные мысли, а наступившее утро…

— Ощущения вернулись?

А? О чем это он спрашивает? Какие еще ощущения? Или…

Ладонь лежит на покрывале. А покрывало мятое, с выбившимися из ткани взъерошенными нитяными волокнами, не слишком мягкое, но такое уютное…

Нет.

Это невозможно.

Так не бывает!

Сплетаю пальцы в замок, наслаждаясь болью от впившихся в кожу узелков.

Я чувствую!

Пламени больше нет. Пусть его никогда уже и не будет, но…

За такой подарок не жаль и целой жизни.

Теперь я смогу умереть достойно и быстро.

Хотя…

Перевожу взгляд на демона, зеленые глаза которого сонно, но довольно щурятся.

— Что-то изменилось, не так ли?

И многое. Мне больше нет нужды умирать. Вернее, умирать здесь и сейчас. Ведь если меня избавили от одной беды, и вторая вполне может оказаться… Поправимой? Но просить не буду. Язык не поворачивается. Хотя этот лукавый парень, несмотря на все вчерашние заверения, умеет гораздо больше, чем разрушать.

— Ты — волшебник?

Он весело поправляет:

— Демон. Мы же договорились?

— И что ты со мной сделал, демон?

— Ничего особенного. Помог рекам вернуться в границы берегов, и только. Остальное ты сделал и дальше будешь продолжать делать сам.

— Продолжать?

— Если пожелаешь.

Стойте! Он… перешел на «ты»? Резко и неожиданно, а значит, на то была причина. Какая?

— Вчера ты называл меня…

— Повелителем. Я помню.

— И говорил «вы».

— Да, говорил.

— И еще несколько минут назад… А потом вдруг сказал «ты».

Улыбается:

— Хочешь спросить, почему?

— Хочу!

— Так спрашивай, а не шурши по задворкам! При известном напряжении сил я могу угадывать твои намерения, но право, предпочитаю беречь себя для более приятных и полезных занятий.

Можно обидеться, но не хочется. Потому что я тоже бережлив до собственных сил. Даже еще хуже: безнадежно скуп. Всегда таким был или сегодня открыл глаза другим человеком? Не знаю. Но, будь я проклят, мне нравится! И пустоты больше нет. А когда исчезает пустота? Только когда заполняется. Чем-то. Осязаемым или бесплотным? Пока не понимаю. Чувствую, что оно не теплое и не пушистое, а больше похоже на нити заклинаний: острое, гибкое, настойчивое.