Элис Хоффман - Уроки магии [litres]

Эта женщина по-прежнему была красавицей, но Хаторн теперь был другим человеком – тем, кем был рожден, достойным сыном своего отца, а Кюрасао превратился для него в давний сон. Он объяснял свое поведение на острове наваждением, но мужчины действительно теряют голову мистическим образом: перестают думать и живут одними чувствами, желая получить то, что им не принадлежит, и делают то, что им нравится; на этом странном острове, где розовые птицы стоят на одной длинной ноге в сине-зеленом море, а женщины способны околдовать тебя, если ты потерял бдительность; он утратил самообладание и не помнил, кто он, – человек, владевший кораблями, верфями, товарными складами и домом с черными ставнями, чьи отец и дед были благородными людьми, судьями, уважаемыми гражданами, хранящими свое слово и убежденными, что и другие так поступают. Такой человек никогда не прыгнет одетым в море, крича от радости и скаля зубы, как дурак, словно в него вселился демон, чтобы использовать темные стороны своей натуры в нечестивых целях.

Мария присела рядом с клумбой высоких снежно-белых флоксов. Вблизи был разбит кухонный огород, где вскоре должны были вырасти укроп, редис и краснокочанная капуста. В саду не было сирени, как привиделось Марии в черном зеркале, но, будь она женой Джона и хозяйкой в этом доме, она бы ее высадила. У нее бы росла персидская сирень с оттенками пурпурного, синего и лилового с такими благоуханными цветами, что проходящие женщины останавливались бы, словно пригвожденные, оттого, что кто-то внезапно произнес их имена вслух.

Прилетела пчела, ее привлекли волосы Фэйт, красные, как цветок в ярком солнечном свете. Мария вежливо прогнала ее. «Будь повсюду», – прошептала она, и тут же на дерево с черными листьями уселась Кадин и стала швырять вниз мелкие камешки. Мария мрачно взглянула на нее, стараясь не реагировать на птичьи выходки. Она не могла позволить вороне принимать за нее решения. Ее судьба принадлежала только ей, и она, конечно, поступит наилучшим образом, пока судьба не распорядилась ею самой.

Уснувшую дочь Мария уложила в траву. Чтобы привлечь к себе Джона, она достала из котомки лавровый листик и держала его в руке, затем решительно подожгла, не обращая внимания, что огонь опалил ее кожу. Тонкая зеленая струйка дыма благоухала. Мария нараспев тихонько произнесла имя Джона, изменив порядок букв в нем на обратный. Глядя на Марию из-за калитки, Джон ощущал нервное возбуждение. Мария отличалась от всех других женщин, которых он когда-либо видел и знал, и, когда она окликнула его, он почувствовал где-то в глубине живота сильное желание. Грехи совершались каждый день и каждый час, но сверхъестественная природа этой женщины была очевидна. Но разве был среди смертных такой, кто никогда не грешил? Вечное проклятие первородного греха поджидало человечество с того момента, когда Адам съел яблоко, которое вручила ему Ева, – поступок, доказавший, что женщина в духовном плане гораздо ниже мужчины: она слаба и неустойчива, греховна по самой своей сути.

Испытывая дурное предчувствие, Джон вошел в сад, закрыв за собой калитку. На нем был тот же темный плащ, который он не потрудился снять, когда прыгнул в море за черепахой, желая узнать разницу между чудовищем и чудом. Плащ был выстиран в горячей воде с щелочным мылом, и все же в его швах оставался песок. Хаторн взглянул на Фэйт, дремавшую в лучах полуденного солнца. Она могла быть кем угодно: ангелом, спящим в тени белоснежного флокса, злобным подменышем, явившимся ему в обличье рыжеволосой девочки, но черты ее лица напоминали его собственные – тот же узкий нос и высокие скулы. Она явно была его ребенком. Джон смягчился, даже улыбнулся, и когда Мария подняла на него глаза, она как будто почувствовала биение его сердца под черным плащом.

Мария на мгновение перестала следить за пчелой, которая угрожала ужалить Фэйт, и девочка тут же издала крик, полный страдания и боли, вспугнув воробьев с деревьев. На мгновение небо потемнело: это листья с черного вяза опали, словно летучие мыши с ветвей, усеяв садовую дорожку. Мария быстро удалила жало из руки ребенка и втерла в опухшую кожу немного лавандового масла.

– Тише, – сказала она девочке. – Скоро станет лучше.

Мария подобрала умирающую пчелу и бросила ее на клумбу флоксов. Некоторые создания не понимают, каким ранимым бывает человек, и причиняют ему боль без малейшего повода. Единственное, что остается в таком случае, – исцелить свою рану необходимыми для этого средствами.

Сердце Джона разрывалось надвое между тем, что он хотел и что был должен. Он протянул Марии руку и поднял ее с земли. Потом обнял ее – и тем неожиданнее из его уст прозвучало:

– Нам надо уйти отсюда.

– Что ты хочешь этим сказать? Я привезла твою дочь.

Хаторн внимательнее взглянул на волосы ребенка. В те времена многие верили, что рыжеволосая женщина – ведьма, а веснушки – метка дьявола, особенно если женщина левша – еще одна зловещая черта. Считалось, что рыжеволосые обладают необузданным нравом, злонамеренностью, лживостью. Но эта милая девочка улыбнулась Хаторну и нежным голоском сказала: «Коко».

Мария рассмеялась. Малышка решила, что вернулся Самуэль Диас.

– Нет-нет, это не Козлик, а совсем другой человек.

При упоминании мужчины с именем, напоминавшем о Сатане, Хаторн испытал острое чувство ревности. Если что-то – его, то оно должно принадлежать ему одному, даже если у него нет полной уверенности, что оно ему нужно.

– Разве не я ее отец?

– Да-да, – заверила его Мария. Диас был ее пациентом, не более того. Человек, знавший тысячу историй, друг, но теперь далекий и уже почти забытый. Тот, кого она обнимала, когда он лежал больной в постели, и даже позволяла целовать себя, пока вся не начинала гореть, как в огне, но всегда останавливала, не позволяя ему овладеть ею. Она всегда помнила о Джоне, о верности ему, об их дочери. – Конечно, ты.

– Тогда нам нужно уйти отсюда сейчас. Ради безопасности.

И он увел ее со двора. Девочка все хныкала. Когда они дошли до конца улицы, Хаторн увлек Марию в дверной проем, где он целовал ее и никак не желал остановиться, хотя она держала на руках ребенка. Джон знал, что эта страсть может стать причиной его гибели. Он был немолод, хотя и оставался достаточно красив, так что городские женщины неохотно опускали глаза, проходя мимо него, а иногда улыбались и даже трогали его за руку, чтобы Джон вернее почувствовал их интерес к нему. Но это был неуместный флирт, не более того. А то, что происходило сейчас, скорее походило на колдовство, и он, строго судивший других, когда они представали перед ним в зале суда, не осуждал себя за прегрешения. Чары действовали, и Джон, не раздумывая, так же, как когда прыгнул в воду на Кюрасао, обнимал ее сейчас, когда ни время, ни место для этого не подходили.