Ольга Шах - Купеческая дочь замуж не желает

— Все, хватит! Тарин, веди мальчика мыться, стричься, посмотри, чтобы вшей не было или болячек каких нехороших — я махнула рукой на вскинувшегося возмущённо пацана — Димар, найди какую — нибудь одежду ему. Да принеси ему, пока мыться будет, хоть бутерброд какой, потом Малия пусть накормит его. И спать куда пристройте. Завтра разберемся, куда его.

Мужчины с незадачливым воришкой ушли, а я ещё сидела и думала, что делать с пацаном. Не отправлю я его в приют, ясно. Пристроить тут, в поместье? Посмотрим завтра, решим. А пока, как верно говорят, утро вечера мудренее.

О, Господи! Скажи, куда мне деться?

На помощь звать, скажи, каких богов?

Сегодня на меня взглянуло детство

Печальными глазами стариков!

Голодные, немытые, худые,

С вихрами непричесанных волос.

То безразличные, то откровенно злые,

Окутанные дымом папирос.

Г.Гедерт

Утром мне помогала с гигиеническими процедурами горничная по дому. Отводя глаза в сторону и пробормотав, что Лима неважно себя чувствует. Надо бы зайти, проведать ее. Мало ли. Но за завтраком Талия и Димар, родители Лимы, сказали, что ничего страшного, просто стесняется выйти с синяком под глазом. Сейчас она просто сидит в их комнате, если желаю, могу ее проведать. Димар рассказал, почему вчера Лимка так убивалась.

Дело в том, что наша Лимка начала осознавать себя девушкой. Не просто девчонкой Лимкой, с острыми, вечно сбитыми коленками, растрёпанными косицами, бегающую с компанией такой же ребятни. А наконец — то почти взрослой барышней Лимией в городском платье, с нарядными бусиками, в общем, красавицей. Нет, пока ничего серьезного нет и увлечений тоже, она пока только училась вести себя по — девичьи, кокетничать, стрелять глазками и прочая девичья чепуха. Возчиком на фургоне вчера был молодой симпатичный парень, и Лимка с ним кокетничала, он отвешивал неуклюжие комплиманы ей, она стреляла глазками.

И вот такой конфуз — прямо на глазах у остолбеневшего парня является Лима, вся из себя неповторимая, в грязном, изорванном платье, взлохмаченная, с фингалом, да ещё и обворованная! Бусики, нет, бусики остались. В сочетании с платьем в навозе смотрелись они убойно. Вот теперь Лимка и сидит, комплексует.

Талия вдруг негромко засмеялась. Мы все с недоумением посмотрели на нее.

— Димар, а ты вспомни, ты же внимание на меня обратил только тогда, когда я в пруд с гусями свалилась, а гусак ещё и долбанул меня клювом прямо по щеке! Вот, может, и нашей дочери такое же счастье привалит По

Посмеялись все, закончили завтракать, и я попросила Милаша привести вчерашнего пацана ко мне в кабинет.

Отмытый и кривовато подстриженный, в чистой и целой одежде мальчишка производил ещё более жалостливое впечатление — худой, бледный, с плохо зажившей длинной царапиной на руке и жёлтым синяком на цыплячьей шее. Короче, обнять и плакать. Одежку, видно, кто — то из работников от своих детей принес — хоть и не новая, но чистая и крепкая. На ногах старенькие, но не обшорканные сапожки. Но пацан по — прежнему смотрел недоверчиво.

— Садись, Минька! — я показала рукой на ближний к столу стул.

Мальчишка присел осторожно, полубоком, готовый в любой момент задать стрекоча.

— Давай, рассказывай, что умеешь, грамотный ли, чему сам хотел бы научиться? Тебя покормили? Никто здесь не обидел? Смотрю, подстригли, одели.

— Одели — пробурчал себе под нос пацан — остригли, как деревенского какого — то дурачка.

— А ты, стало быть, городской барчук у нас?

Пацан пробурчал что — то вообще неразличимое.

— Нет уж, будь добр, коли обзываешь, то отвечать на вопрос и объяснить, почему ты лучше деревенских мальчишек. В моем поместье все дети в школу ходят, и неграмотных детей нет. А вот про тебя мы ещё ничего не знаем. (Кстати правда, школа в Кузьминках имелась, примерно класса до пятого, туда возили детей и с двух других деревень.)

Немного помявшись, мальчишка рассказал. Жил он с матерью, отца он хоть и не знал, не признал его отец законным сыном, тем не менее, им с матерью помогал, не бедствовали. Дом был, Минька в школе учился, хорошо, в общем, было. Пока мать не умерла. Сразу появились какие — то родственники, которые предъявили бумаги о том, что мать брала у них деньги в долг и не отдала. Поэтому дом забрали, а самого Миньку отправили в приют. Хотя сам Минька помнит, что мать никогда в долг ни у кого не брала. А про приют он уже рассказывал. А что ему нравится, так он ещё не знает. Вот мама когда болела, так он сильно хотел стать таким лекарем — волшебником, чтобы маму вылечить. Вот так взмахнуть рукой, и вылечить.

Я задумалась, глядя на мальчишку. Вот куда его? В приют? Погибнет там, как впрочем, и на улице. Ай, пусть живёт в поместье! Пока за мной побегает на посылках, там видно будет. Я усмехнулась — ишь, лекарем волшебным. Хотя, почему бы и нет?

Я объяснила Миньке, в чём пока будет его задача, ну и то, что он на полном пансионе здесь. Он проникся важностью задачи, обещал соответствовать.

Потом навестила Лимку. Выглядела она… необычно. За ночь синяк приобрел и глубину цвета, и объёмность, теперь глаз выглядел щелочкой в окружении всех оттенков синего. Для начала я рассказала ей историю Миньки. Лима, добрая душа, повздыхала, признала, что и правда, мальчишка ее не бил, а синяк сама получила — под телегой ударилась обо что — то и рукав у платья оторвала. Тут ее мордочка плаксиво скривилась, и она приготовилась вновь реветь. Я поспешила успокоить ее, сказав, что куплю ей новое платье, как только поеду в город. Все, слезоразлив прекратился, и Лимка стала сама собой прежней — веселой и доброй девчонкой, которую я люблю.

Только вышла от Лимки, как услышала какой — то шум у дверей, кто — то громкий отдавал команды, правда, неразборчиво. Я побежала к дверям. Неужели это долгожданный гость?

И действительно, выскочив на крыльцо, увидела заляпанную грязью знакомую дорожную карету, известного уже кучера, суетящегося возле багажа, и отца, который стоял возле крыльца и разглядывал окружающий его вид.

— Папенька! — в этот вопль я вложила все самые искренние чувства — страх за отца, дочернюю тоску по родному человеку, нетерпение узнать новости, переживания за длинную дорогу. Я бежала с высокого крыльца прямо в широко распахнутые объятия любимого отца. Именно в этот момент я приняла лэра Нессира своим отцом в своем сердце, и буду любить точно так же, как своего далёкого отца из другого мира.

— Маринелла, доченька! Девочка моя дорогая! Какая ты красавица стала! Да только все худая — то такая, тебя Малка не кормит совсем, что ли?

— Да кормит, папенька! Просто дел много очень. Сейчас и вас кормить будем!